Авторы: Арямов А.А., Руева Е.О.
Федеральным законом от 18 марта 2019 г. N 34-ФЗ[1] ст. 128 Гражданского кодекса РФ (далее — ГК РФ) "Объекты гражданских прав" была существенно реформирована: получил нормативное закрепление новый объект гражданских прав — цифровое право. Очевидная тавтология и алогизм: объект права — право — не вина авторов настоящей работы. Очевидно, что как только в гражданско-правовом обороте появляется какое-либо новое благо, то оно неизбежно становится привлекательным, в том числе и для лиц, преследующих преступные цели. Объекты гражданских прав рано или поздно, но неизбежно становятся объектами преступных посягательств, а следовательно, превращаются в объекты уголовно-правовой охраны (данный тезис вполне соответствует традиционным требованиям корреспондируемости частных/регулятивных и публичных/охранительных отраслей права). Уголовное право охраняет те отношения, которые получили регулирование в рамках (в данном случае) гражданского права, причем в том виде и форме, в которых их урегулировали цивилисты[2]. В предлагаемой вниманию читателей статье постараемся сформулировать векторы правопонимания нового цивилистического явления через призму восприятия их в качестве возможных объектов преступных посягательств.
В соответствии с текстом ст. 128 ГК РФ к категории "иного имущества" отнесены в том числе и имущественные права (своеобразная фикция: очевидно, что предмет не может быть тождествен праву на него, что объектами гражданских прав не могут быть сами права — вещь в себе, — но законодатель посчитал возможным в данном случае при правовом описании объектов гражданского права использовать фикционный инструментарий), а к числу имущественных прав наряду с безналичными денежными средствами и ценными бумагами отнесены теперь и "цифровые права". Введена в оборот (научный, правоприменительный и т.д.) новая юридическая категория, которая (с точки зрения буквы закона) отлична от результатов интеллектуальной деятельности и приравненных к ним средств индивидуализации (интеллектуальной собственности), а также от нематериальных благ.
Изложенное позволяет генерировать ряд парадоксальных выводов (демонстрирующих уровень юридической техники отечественного законодателя):
а) цифровые права не являются результатом интеллектуальной деятельности (с точки зрения законодателя они, наверное, появляются либо как природные явления сами по себе, либо в силу исключительно физической деятельности человека);
б) цифровые права автономны от интеллектуальной собственности и средств индивидуализации (т.е. уникальный цифровой код, который и является сущностью, например, криптовалюты, — это не средство индивидуализации);
в) если цифровые права не могут быть отнесены к нематериальным благам, то, следовательно, они материальны (философия соотношения материального и идеального в мире поднялась на недосягаемые и с трудом понимаемые высоты).
Упомянутым Федеральным законом от 18 марта 2019 г. N 34-ФЗ Гражданский кодекс РФ также обогатился ст. 141.1 "Цифровые права", содержание которой отличается гипербланкетностью: "Цифровыми правами признаются названные в таком качестве в законе обязательственные и иные права, содержание и условия осуществления которых определяются в соответствии с правилами информационной системы, отвечающей установленным законом признакам". Таким образом, цифровым правом является то, что законом определено в качестве цифрового права, оно существует по правилам информационной системы, требования к которой, в свою очередь, также установлены законом.
В режиме корреспондирующих ссылок справочная поисковая система "КонсультантПлюс" сделала единственную отсылку к Федеральному закону от 2 августа 2019 г. N 259-ФЗ "О привлечении инвестиций с использованием инвестиционных платформ и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации"[3]. Данный Закон вступает в силу с 1 января 2020 г., а упомянутая выше ст. 141.1 ГК РФ вступила в силу с 1 октября 2018 г., в связи с чем неизбежно возникают проблемы с юридическими последствиями оборота цифровых прав в период с 1 октября 2018 г. по 1 января 2020 г.
Кроме того, сферой регулирования данного Закона являются лишь отдельные сегменты инвестиционной деятельности. Таким образом, природа цифровых прав, специфика их возникновения и оборота ограничивается прокрустовым ложем инвестиционных отношений. Огромный пласт цифровизации экономической, политической, общественной жизни, основанный в том числе на феномене блокчейна, по формальным основаниям не может быть отнесен к цифровым правам и выпадает из сферы рассматриваемого правового регулирования[4].
Также следует отметить, что изменения, внесенные в Федеральный закон от 27 июня 2011 г. N 161-ФЗ "О национальной платежной системе"[5], не позволяют отнести цифровые права к средствам платежа, что ставит под вопрос само существование инвестиционных отношений с привлечением/оборотом цифровых прав. Более того, в силу п. 2 ч. 1 ст. 2 Федерального закона N 259-ФЗ цифровые права это не средство расчета (платежа), а объект приобретения за наличные или безналичные денежные средства (т.е. выступают в качестве обычного товара). Основная (и даже единственная) функция всего множества криптовалют — это быть средством платежа, если в этом им отказано, то утрачивается смысл правового регулирования их оборота. Как следствие, они неизбежно переместятся в неправовую сферу и там будут выполнять свою миссию независимо от воли законодателя; государству же остается оформить запрет на оборот криптовалюты на своей территории (но обращается-то она в виртуальном пространстве без жесткой привязки к национальной территории) и организовать борьбу с этим объективно существующим явлением.
В соответствии с Федеральным законом от 2 августа 2019 г. N 259-ФЗ в юридический оборот вводится понятие, несколько отличное от употребляемого в Гражданском кодексе РФ, — "утилитарное цифровое право". Тождественно ли это понятие просто "цифровому праву" — однозначно ответить сложно. И если в ст. 128 ГК РФ законодатель употребляет понятия "ценная бумага" и "цифровое право" как равнопорядковые — как разновидности имущественных прав, то рассматриваемый Закон иначе предлагает рассмотрение соотношения этих понятий: ценная бумага (безноминальное цифровое свидетельство — ст. 8) удостоверяет утилитарное цифровое право (то есть они соотносятся по отношению друг к другу как документарная форма и юридическое содержание одного явления).
Часть 2 ст. 1 этого Закона содержит примечательную оговорку, что действие данного нормативного правового акта не распространяется "на отношения, возникающие в связи с инвестированием способами, не предусмотренными настоящим Федеральным законом", то есть предполагается возможность функционирования иных инвестиционных схем, не исключающих оборот цифровых прав, правовая природа и содержание которых теряется в сумраке неизведанного.
В ст. 8 Федерального закона N 259-ФЗ предпринята попытка дефинирования понятия "утилитарное цифровое право", отличающаяся высочайшим уровнем тавтологичности (ч. 3): "Права, предусмотренные ч. 1 настоящей статьи (а там предусмотрены именно утилитарные цифровые права), признаются утилитарными цифровыми правами, если они изначально возникли в качестве цифрового права, на основании договора о приобретении утилитарного цифрового права, заключенного с использованием инвестиционной платформы…". Да уж… не отнять… А признается А, если возникло в качестве А, на основании договора о приобретении А… Шедевр высокого стиля. Часть 1 ст. 8 содержит перечень утилитарных цифровых прав: право требовать передачи вещи, исключительные права на результаты интеллектуальной деятельности и (или) права использования результатов интеллектуальной деятельности, выполнения работ и (или) оказания услуг.
Таким образом, все содержание утилитарных цифровых прав сводится только к праву требования исключительно в рамках обязательственного права, а ст. 141.1 ГК РФ говорит о том, что цифровые права могут быть не только обязательственными, но и иными. Вопрос о том, что можно отнести к иным необязательственным цифровым правам, остается открытым. Единственной особенностью утилитарного цифрового права является то, что его приобретение и дальнейший оборот осуществляются на инвестиционной платформе в сети Интернет. Более того, согласно ч. 2 ст. 8 рассматриваемого Закона сфера оборота утилитарных цифровых прав ограничена запретом: к ним не могут относиться права, переход которых подлежит государственной регистрации или нотариальному удостоверению.
Одним из ключевых участников отношений в сфере оборота утилитарных цифровых прав является оператор инвестиционной платформы. Более того, он определяет правила функционирования инвестиционной платформы (своеобразный локальный правотворец), ведет реестр перехода цифровых прав, оформляет цифровые свидетельства на такое право; участие клиента в такой инвестиционной деятельности осуществляется на основании договора присоединения, то есть имеет место весьма жесткая привязка клиента к оператору инвестиционной платформы. В то же время согласно ч. 1 ст. 141.1 ГК РФ оборот цифрового права осуществляется без обращения к третьему лицу. С точки зрения общей теории обязательственного права при уступке права требования есть цедент и цессионарий (1-я и 2-я стороны участников сделки), любой другой участник сделки является третьей стороной. Грубейшее нарушение корреспондирующих связей между нормами различных правовых актов при наличии бланкетной диспозиции.
Изложенное позволяет полагать, что вся масштабная реформа цивилистики в части ввода в оборот понятия утилитарного цифрового права соответствует разделу обязательственного права — перемене лиц в обязательстве, а именно уступке права требования. Даже закрепленное в ч. 6 ст. 8 рассматриваемого Закона требование неизменности цифрового права — это старое доброе положение цивилистики о том, что при цессии право уступается в неизмененном виде. Оцифровка же документооборота и размещение ведения реестра перехода прав в Интернете несколько не соответствует статусу задекларированной масштабной реформы гражданского и финансового права, а также не соответствует современному состоянию вызовов в цифровом мире.
Слабым утешением может быть предположение, что понятие "цифровое право", закрепленное в ст. 128 и 141.1 ГК РФ, является общим по отношению к частному случаю — "утилитарному цифровому праву" (описанному в Федеральном законе от 2 августа 2019 г. N 259-ФЗ) — и рассчитано на дальнейшее развитие правовой реформы: помимо утилитарных могут быть иные цифровые права, которые пока нормативно не прописаны, но к регулированию которых можно будет обратиться в будущем (своего рода запас на всякий случай). Но даже такой допуск не в состоянии нивелировать все вышеописанные проблемы.
Ожидалось, что введенные в гражданско-правовой оборот цифровые права (как объект гражданских прав) хоть как-то будут корреспондироваться с родовым объектом гл. 28 Уголовного кодекса РФ "Преступления в сфере компьютерной информации"; однако, паче чаяния, этого не произошло. В рамках зарождающейся отрасли информационного права принят существенный объем нормативных актов, с которыми диссонируют новые редакции ст. 141.1 и 128 ГК РФ.
Изложенное позволяет сделать вывод: опасения, что задекларированный новый объект гражданских прав формирует риск возникновения новой формы преступного посягательства (посягательства на цифровые права в том виде, в каком они урегулированы гражданским законодательством), не оправдались. В очередной раз гора родила мышь. В силу очевидной сумбурности правовой реформы новый объект уголовно-правовой охраны так и не возник.
Литература
1. Арямов А.А. Цифровые активы: правопонимание и правовое регулирование их оборота: Научно-практическое пособие / А.А. Арямов, Ю.В. Грачева, А.И. Чучаев, С.В. Маликов. Москва: Контракт, 2019.
[1] Федеральный закон от 18 марта 2019 г. N 34-ФЗ "О внесении изменений в части первую, вторую и статью 1124 части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации" // Официальный интернет-портал правовой информации. URL: http://www.pravo.gov.ru (по сост. на 18.03.2019).
[2] Арямов А.А., Грачева Ю.В., Чучаев А.И., Маликов С.В., Иванов С.А. Девиации в цифровом мире: уголовно-правовое измерение: Научно-практическое пособие. Ч. 1. М.: Контракт, 2019. С. 160.
[3] Официальный интернет-портал правовой информации. URL: http://www.pravo.gov.ru (по сост. на 02.08.2019).
[4] Арямов А.А., Грачева Ю.В., Чучаев А.И., Маликов С.В. Указ. соч. С. 76.
[5] Российская газета. 2011. 30 июня.
Связанные статьи:
- Квалификация преступлений, совершаемых в сфере компьютерной информации в отношении криптовалюты (76.9%)
- Операции с криптовалютами: актуальные проблемы теории и практики применения уголовного законодательства (53.5%)
- О правовой оценке противоправного безвозмездного изъятия криптовалюты (52.6%)
- Легализация преступных доходов, совершаемая в кредитно-финансовой системе с использованием криптовалюты (52.6%)
- Уголовно-релевантные риски оборота альтернативных средств расчета (52.6%)
- Мошенничество с использованием электронных средств платежа (RANDOM - 50%)