Трансформация понятийного аппарата информационного права в условиях цифровизации

В статье анализируется существующий понятийный аппарат информационного права в целом и недавно появившиеся в законодательстве и связанные с цифровизацией термины и их определения, а также соотношение используемых терминов. Показано, что информационное законодательство подвержено сильному влиянию процессов цифровизации, функционирования сети Интернет. Новые термины приходят в правовую сферу из технической прежде всего без какой-либо адаптации. Использование интернет-технологий, цифровизация ставят перед юридической наукой задачи гармонизации понятийного аппарата, согласованности новых терминов с уже существующими и применяемыми терминами и понятиями во всех отраслях права. Проводится анализ проблемы применения существующих "традиционных" норм права в условиях цифровизации. С учетом того, что обязательной чертой установленных государством норм должна быть правовая определенность, необходимо адаптировать новые термины к праву, включить их в правовое поле, дать им адекватные определения.

Автор: Терещенко Л.К.

В последнее время появилось много новых терминов, связанных с цифровизацией, но их определение нередко отсутствует. Вместе с тем обязательной чертой установленных государством норм должна быть правовая определенность, для чего необходимо адаптировать новые термины к праву, включить их в правовое поле, дать адекватные определения.

Редко встретишь публикации, в которых не упоминалась бы цифровизация и ее влияние на общество. Принципиальный вопрос здесь — влияние цифровизации на право и права на цифровизацию. Попытаемся рассмотреть, какое влияние оказывает цифровизация на право в таком центральном для каждой науки вопросе, как понятийный аппарат. Изменения, которые влечет цифровизация, неизбежно требуют формирования (заимствования, адаптации) новой терминологии, определяющей соответствующие новые явления, вносят в право блок новых терминов. При этом значительная часть этих терминов включается в нормативные правовые акты без какого-либо встраивания в существующее правовое поле, без согласования с существующими дефинициями, что создает трудности в понимании установленных требований и в правоприменительной деятельности.

Информационное законодательство, пожалуй, более, чем другие отрасли законодательства, подвержено влиянию информационно-телекоммуникационных технологий. Именно оттуда в юридические нормы приходят понятия, которые юристы ранее не знали и не использовали.

Это связано с тем, что, во-первых, в создании новых нормативных правовых актов в рассматриваемых сферах активную роль играют не юристы, а представители технических наук, специалисты IT-технологий. Во-вторых, новейшие тенденции в правовом регулировании и связанная с ними терминология приходят к нам из-за рубежа, являются калькой с зарубежных терминов. Есть еще одна причина, имеющая, на наш взгляд, субъективный характер, оправдывающая необходимость введения нового термина невозможностью вписать то или иное явление в уже существующие правовые рамки.

Очевидно, что право существенно отстает от развития общественных отношений, складывающихся в связи с использованием сети Интернет, с цифровизацией экономики, управления, оно не знает терминов, используемых применительно к этим отношениям, а ряд действий, имеющих отчетливо противоправный характер, не могут быть соотнесены (либо сделать это однозначно представляется затруднительным) с установленными Уголовным кодексом РФ составами преступлений (например, распространены такие действия, как фрикинг — взлом телефонных сетей, сетей мобильной связи; кардинг — один из видов мошенничества, при котором осуществляются операции с использованием чужой платежной карты или ее реквизитов; фишинг — хищение номеров платежных карт, логинов и паролей и др.). Наряду с указанными терминами, означающими противоправные действия, существуют и другие, также обозначающие противоправные действия, некоторые из них хорошо знакомы практике, например хакинг, спаминг, другие менее известны, например крэкинг, третьи не имеют пока наименования, но направлены на нарушение прав и интересов иных лиц.

Совершенно очевидно, что уголовное право должно изучить новые вызовы и угрозы и либо включить новые составы преступлений в свою сферу, либо скорректировать уже существующие составы, либо обобщить практику и решить возникающие вопросы путем разъяснений высшей судебной инстанции.

Терминология — это проблема не только российского законодателя, она выходит за рамки национального законодательства и стоит, в частности, на повестке дня ЕАЭС. Распоряжением Совета Евразийской экономической комиссии от 29 октября 2021 г. N 19 "О плане мероприятий по формированию условий, необходимых для установления справедливых тарифов на услуги сотовой связи в международном роуминге на территориях государств — членов Евразийского экономического союза" поставлена задача определения единого понятийного аппарата в сфере мошенничества (fraud) на сетях электросвязи операторов связи государств-членов. Во исполнение указанной задачи были разработаны Рекомендации Коллегии Евразийской экономической комиссии от 29 марта 2022 г. N 11 "О едином понятийном аппарате, используемом при противодействии мошенничеству (fraud) на сетях электросвязи операторов связи государств — членов Евразийского экономического союза". Внимание к понятийному аппарату (в частности, в уголовной сфере) на уровне ЕАЭС не случайно. Недостаточно разрабатывать общие действия, необходимо обеспечить их единообразное понимание. Так, в рамках ЕАЭС идет процесс формирования понятийного аппарата в сфере цифровой экономики в целом¹, реализуется цифровая повестка.

Понятийный аппарат, его качество — проблема российского законодательства, его отраслей, на что неоднократно указывалось в юридической литературе. Т.Я. Хабриева отмечает, что "правовые дефиниции должны формироваться посредством обобщения сущностных, качественных характеристик правовых явлений. Однако в последнее время вместо этого ограничиваются перечислением объектов либо их незначительных признаков"². Сказанное характерно для большинства отраслей законодательства.

Новые информационные технологии привносят в законодательство новые термины. Использование интернет-технологий ставит перед юридической наукой вопросы о том, требуют ли складывающиеся отношения правового регулирования, возможно ли применение существующих "традиционных" норм права, может ли право реально воздействовать на эти отношения. При положительном ответе на эти вопросы законодателю следует проводить активную работу по разработке адекватного понятийного аппарата, без которого правоприменение не может быть качественным и единообразным.

В настоящее время мы можем наблюдать если не полное, то существенное изменение терминологического аппарата в информационной сфере, обусловленное процессом цифровизации. Как отмечается в юридической литературе, "само по себе изменение терминологии не несет рисков"³, однако, на наш взгляд, несогласованность, противоречивость терминов представляет существенную опасность как для юридической науки, так и для практики. Полагаем возможным согласиться с позицией, согласно которой "отсутствие единой терминологии, понятийного аппарата приводит к разнообразным подходам и оценкам, препятствует формированию единой, стройной теории…"⁴.

Ю.А. Тихомиров полагает, что "формирующееся цифровое, или высокотехнологичное, законодательство — особая новая отрасль, которая постепенно берет на себя разработку понятийного аппарата…"⁵. Это, безусловно, так, но разработка понятийного аппарата существенно отстает от разработки нормативных правовых актов в процессе цифровизации, что неизбежно сказывается на качестве правового регулирования. Более того, формирование понятийного аппарата, как отмечают Т.Я. Хабриева и Н.Н. Черногор⁶, объяснение процессов и закономерностей развития современного общества, его отдельных сфер и институтов нередко осуществляется посредством умножения "сущностей", "имен", которые присваиваются тем или иным явлениям. Действительно, анализ новых терминов, вводимых в российское законодательство, показывает, что зачастую не делается даже попытки соотнести новый термин с действующим законодательством и существующей терминологией, как следствие — отсутствие связей и согласованности с действующим законодательством.

Представляет интерес вопрос о том, является ли отсутствие определенного термина в праве пробелом. Этот вопрос рассматривался, в частности, авторами научных трудов в сборнике, подготовленном Институтом законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ⁷. Практически все они сходятся во мнении, что имеет место терминологический пробел. Так, Д.А. Пашенцев отмечает, что "цифровизация как новый этап в развитии человеческого общества порождает все больше возможностей для появления такого рода пробелов"⁸. М.Л. Давыдова обращает внимание, что значительная часть терминологических пробелов связана с тем, что "явления, отражаемые этими понятиями, не сложились окончательно"⁹.

Рассмотрим некоторые широко вошедшие в текст нормативных правовых актов термины.

Даже главный термин "цифровизация" не имеет определения на законодательном уровне. И в постановлениях Правительства РФ, несмотря на многочисленные упоминания, определение цифровизации отсутствует. В понимании Минцифры России "цифровизация (цифровое развитие) — процесс организации выполнения в цифровой среде функций и деятельности (бизнес-процессов), ранее выполнявшихся людьми и организациями без использования цифровых продуктов. Цифровизация предполагает внедрение в каждый отдельный аспект деятельности информационных технологий"¹⁰.

Таким образом, ставится знак равенства между цифровизацией и цифровым развитием, но при этом Минцифры не пояснило, что же представляет собой "цифровое развитие". Есть еще одно определение цифровизации на уровне субъекта РФ: "Цифровизация — это переход с аналоговой формы передачи информации на цифровую"¹¹. Как видим, в данном случае все намного проще и означает смену используемой технологии, которая имеет косвенное воздействие на право. Однако цифровизация — это не только смена технологий. Это глубокое преобразование государственного управления и бизнеса на основе IT-технологий.

Широко применяемый и ставший уже привычным термин "электронный" ("электронный документ", "электронное государство", "электронное правительство", "электронное взаимодействие" и т.п.) почти исчез из нормативных правовых актов и юридической литературы, его сменил термин "цифровой". Что это: дань моде или сущностные изменения в сфере правового регулирования?

Во многих работах термины "электронный" и "цифровой" рассматриваются как синонимы¹², но в ряде случаев они не являются взаимозаменяемыми. Так, Гражданскому кодексу РФ (ст. 128) известны "цифровые права", но они не могут рассматриваться как электронные права; существует термин "цифровой профиль", однако его невозможно заменить на "электронный профиль". Точно так же, как термины "открытые данные" и "открытая информация" имеют разное наполнение.

Вопросы вызывают и, казалось бы, устоявшиеся термины, например "информация". Изменения, внесенные в Конституцию РФ в 2020 г., затронули и информационную сферу: наряду с информацией в ст. 71 включены новые предметы ведения Российской Федерации, в том числе оборот цифровых данных.

Теперь в Конституции наряду с понятием информации присутствует и понятие цифровых данных. Поскольку в одной статье, в одном документе — Основном Законе государства используются два разных термина — информация и цифровые данные, возникает вопрос: чем отличаются эти термины, в каком соотношении они находятся?

Федеральный закон от 27 июля 2006 г. N 149-ФЗ "Об информации, информационных технологиях и о защите информации" (далее — Закон об информации) определяет информацию как сведения (сообщения, данные) независимо от формы их представления. Как видим, здесь между информацией и данными ставится знак равенства. Определение цифровых данных пока отсутствует, однако очевидно, что в данном случае уже есть зависимость от формы, что отличает цифровые данные от определения информации. Безусловно, термин "информация" более широкий, он включает информацию в любой форме, в том числе в цифровой. Таким образом, цифровые данные — одна из частей, составляющих понятие "информация".

В нормах Конституции РФ "информация" присутствует в ряде статей. Применительно к ней положения Конституции после поправок 2020 г. не изменились. А вот п. "м" ст. 71, касающийся обороны и безопасности, дополнен положением об обеспечении "безопасности личности, общества и государства при применении информационных технологий, обороте цифровых данных".

Таким образом, уже на конституционном уровне проводится разделение информации и цифровых данных. При этом если в отношении информации по-прежнему сохраняются права свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом, то применительно к цифровым данным речь уже идет об их обороте, причем в контексте обеспечения безопасности. Информационная безопасность не является неизменной величиной: с бурным развитием современных информационных технологий появляются новые виды угроз, на которые необходима быстрая и адекватная реакция, требуется ее постоянное поддержание на высоком уровне. Безусловно, вопросы безопасности, ее обеспечения характерны и для информации, и для цифровых данных, но оборот цифровых данных, использование телекоммуникационных сетей, в том числе сети Интернет, ставит вопросы безопасности на совершенно другой уровень, создает новые угрозы и вызовы. Поэтому представляется, что включение цифровых данных в Конституцию, в конкретную ее статью и в конкретный пункт — явление, вызванное логикой развития информационной безопасности и требованиями времени.

Важно отметить, что "оборот цифровых данных" еще не означает исключительно экономический оборот, возможен и неэкономический оборот, например оборот данных в рамках государственных органов и государственных информационных систем. Однако включение в оборот какого-либо объекта означает его движение в процессе производства (создания), распределения, обмена, потребления и уничтожения. Применительно к данным вообще, в том числе персональным данным, законодатель не использует термин "оборот", как и применительно к информации, но в любом случае оборот данных предполагает их движение (обмен) между различными субъектами, в том числе в рамках экономических отношений.

Включение в Конституцию упоминания об обороте цифровых данных ставит ряд вопросов, требующих теоретического осмысления. Это, в частности, вопросы о специфическом правовом режиме именно цифровых данных, о свободном или ограниченном обороте определенных категорий данных (либо о запрете оборота), о лицах, обладающих правами на совершение различных действий с этими данными, об основаниях их возникновения и прекращения.

Поскольку термины "информация", "данные" получают различное наполнение, что делает не вполне корректной официальную законодательную дефиницию, ставящую знак равенства между ними, встает вопрос о необходимости разграничения терминов "информация" и "данные", использование которых как синонимов создает проблемы в правоприменительной практике.

Применительно к цифровым данным нуждается в уточнении еще один термин, введенный в Конституцию РФ, — их "оборот". Определения термина "оборот" в законодательстве нет, хотя он часто используется и в законодательстве, и в правоприменительной практике, чаще всего — в частноправовой сфере (оборот товаров, ограниченные в обороте товары и др.). Оборот любого объекта прав, как правило, может быть как коммерческий, так и некоммерческий. Очевидно, что в Конституции акцент сделан на безопасность оборота цифровых данных независимо от публично-правовой и частноправовой сферы, коммерческого и некоммерческого характера. Но важен еще один аспект: в одной и той же статье Конституции используются два разных термина — "информация" и "цифровые данные", а термин "оборот" применяется только к цифровым данным. Полагаем, не случайно, что, как было показано, в отношении информации применяются такие термины, обозначающие возможные действия с ней, как "искать", "получать", "передавать", "производить" и "распространять", а такое действие, как "оборот", — только в отношении цифровых данных.

Новое понятие "цифровые данные" нуждается во встраивании в понятийный аппарат информационного законодательства, которое также нуждается в переосмыслении и гармонизации. И не только информационного. Если этот термин не тождествен термину "информация", то как это повлияет на уголовное право и составы преступлений? А таких статей в УК РФ немало. Приведем лишь несколько примеров: ст. 140 "Отказ в предоставлении гражданину информации"; ст. 171.1 "Производство, приобретение, хранение, перевозка или сбыт товаров и продукции без маркировки и (или) нанесения информации, предусмотренной законодательством Российской Федерации"; ст. 185 "Злоупотребления при эмиссии ценных бумаг" и др. Если признать, что термин "информация" не включает "цифровые данные", то состав этих статей неизбежно изменится.

Без адекватного понятийного аппарата сложно осуществлять научный анализ существующих проблем, еще больше сложностей в правоприменительной практике.

Еще один популярный, часто используемый термин — "платформа". Он существовал и раньше, но имел совершенно иное значение и использование. В словаре терминов в СПС "КонсультантПлюс" определено, что "платформа" — это "сооружение аналогичного с рампой назначения. В отличие от рампы проектируется двусторонней: одной стороной располагается вдоль железнодорожного пути, а противоположной — вдоль автоподъезда"¹³. И лишь недавно в законодательстве появилось определение инвестиционной платформы, под которой понимается "информационная система в информационно-телекоммуникационной сети Интернет, используемая для заключения с помощью информационных технологий и технических средств этой информационной системы договоров инвестирования, доступ к которой предоставляется оператором инвестиционной платформы"¹⁴. Однако по-прежнему определения цифровой платформы нет, хотя этот термин все чаще используется в законодательстве¹⁵.

Вместе с тем создание цифровых платформ и разработка правового регулирования отношений по их созданию и функционированию¹⁶ является одной из основных целей, поставленных в Указе Президента РФ от 21 июля 2021 г. N 474 "О национальных целях развития Российской Федерации на период до 2030 года" и плана мероприятий федерального проекта "Цифровое государственное управление"¹⁷ национальной программы "Цифровая экономика Российской Федерации"¹⁸.

При этом следует учитывать, что цифровые платформы уже функционируют и в государственной, и в коммерческой сфере, имея при этом существенные особенности. Если государственные цифровые платформы, как правило, рассматриваются в качестве информационных систем, то в коммерческой сфере — как бизнес-модель.

Для лучшего представления позиции государства относительно цифровых платформ целесообразно отметить, что Высший Евразийский экономический совет исходит из широкого понимания цифровой платформы как системы средств, поддерживающей использование цифровых процессов, ресурсов и сервисов значительным количеством субъектов цифровой экосистемы и обеспечивающей возможность их бесшовного взаимодействия¹⁹.

В Европейском союзе Европейская комиссия²⁰ рассматривает цифровую платформу как организацию, работающую на двухсторонних или многосторонних рынках и использующую Интернет для обеспечения взаимодействия между двумя или более отдельными, но взаимозависимыми группами пользователей (потребителей). Как видим, здесь речь идет о субъекте, а не об информационной системе.

Сказанное свидетельствует, что цифровая платформа в праве может рассматриваться как бизнес-модель, как информационная система, обеспечивающая взаимодействие участников платформы в Интернете, как программное решение, как организация, обеспечивающая взаимовыгодные взаимодействия между участниками. Государственные цифровые платформы ориентированы на предоставление государственных, муниципальных услуг. Самой известной платформой в Российской Федерации является портал госуслуг. Положение о портале²¹ устанавливает, какие функции могут быть выполнены с использованием данной платформы.

Еще одно новое словосочетание — управление данными. В Паспорте национального проекта "Национальная программа "Цифровая экономика Российской Федерации" предусмотрены меры по созданию и функционированию национальной системы управления данными. Такое словосочетание ранее, до принятия нормативных правовых актов в рамках цифровой экономики, практически не использовалось. Впервые такая задача — создание национальной системы управления данными — была поставлена в Государственной программе Российской Федерации "Информационное общество". Содержание этого термина раскрывается в Концепции создания и функционирования национальной системы управления данными, согласно которой "управление государственными данными — это совокупность процессов сбора, хранения, обработки, предоставления, распространения и уничтожения государственных данных, обеспечения качества государственных данных, включая их систематизацию и гармонизацию". По сути, это все действия, которые возможны и которые совершаются в отношении информации, объединенные в одно обобщающее понятие применительно к данным.

Концепция указывает на систему управления государственными данными. Поскольку понятия "государственные данные" российское законодательство не знает, необходимо определить их состав и соотношение с понятием "управление".

В Концепции дано определение понятия "государственные данные" — это информация, содержащаяся в информационных ресурсах органов и организаций государственного сектора, а также в информационных ресурсах, созданных в целях реализации полномочий органов и организаций государственного сектора.

В данном случае важно отметить, что указанная информация неоднородна. С точки зрения источника формирования, происхождения такой информации ее можно разделить на две большие группы:

информация, созданная в государственных и муниципальных органах в рамках их деятельности (условно ее можно именовать первичной информацией);

информация, полученная государственными и муниципальными органами от граждан и организаций в силу закона (условно ее можно именовать вторичной информацией).

Вызывает серьезные сомнения допустимость объединения этих двух блоков информации под одним понятием "государственная информация". Более того, чтобы государственным структурам обрабатывать информацию, вовсе не нужно признавать ее государственной. Если субъект передает свои персональные данные государственному органу, чтобы получить государственную услугу, то почему эти персональные данные получают статус государственных данных? Применительно к субъекту персональных данных также возникает вопрос: если его переданные (в силу закона или по иным основаниям) персональные данные получили статус не его личных, а государственных, то какие права на эти данные остаются у него?

Аналогично обстоит дело и с коммерческими организациями. Если организация (в соответствии с Федеральным законом от 29 июля 2004 г. N 98-ФЗ "О коммерческой тайне" — обладатель коммерческой тайны) передает государственному органу в силу закона или по его запросу информацию, содержащую его коммерческую тайну, то он при этом остается обладателем этой информации, а государственный орган, в свою очередь, не становится обладателем коммерческой тайны.

Согласно ст. 6.1 названного Закона, устанавливающей права обладателя информации, составляющей коммерческую тайну, последний вправе в том числе требовать от юридических лиц, физических лиц, получивших доступ к информации, составляющей коммерческую тайну, органов государственной власти, иных государственных органов, органов местного самоуправления, которым предоставлена информация, составляющая коммерческую тайну, соблюдения обязанностей по охране ее конфиденциальности.

Данная норма никак не согласуется с переводом коммерческой тайны в разряд государственных данных. Более того, учитывая содержание термина "управление государственными данными", под которым понимается совокупность процессов сбора, хранения, обработки, предоставления, распространения и уничтожения государственных данных, следует, что это положение распоряжения Правительства РФ прямо противоречит Федеральному закону "О коммерческой тайне".

Согласно ст. 13 названного Закона органы государственной власти, иные государственные органы, органы местного самоуправления обязаны создать условия, обеспечивающие охрану конфиденциальности информации, предоставленной им юридическими лицами или индивидуальными предпринимателями. Возникает вопрос: как исполнение этой нормы может быть обеспечено при управлении государственными данными, которое включает предоставление, распространение и уничтожение государственных данных? Чтобы нагляднее представить себе противоречие приведенных положений, напомним, что согласно Федеральному закону от 27 июля 2006 г. N 149-ФЗ "Об информации, информационных технологиях и о защите информации" предоставление информации — это действия, направленные на получение информации определенным кругом лиц или передачу информации определенному кругу лиц, а распространение информации — действия, направленные на получение информации неопределенным кругом лиц или передачу информации неопределенному кругу лиц. Таким образом, во взаимосвязи этих норм как можно обеспечить конфиденциальность коммерческой тайны при ее распространении неопределенному кругу лиц?

Согласно Федеральному закону "О коммерческой тайне" должностные лица органов государственной власти, иных государственных органов, органов местного самоуправления, государственные или муниципальные служащие указанных органов без согласия обладателя информации, составляющей коммерческую тайну, не вправе разглашать или передавать другим лицам, органам государственной власти, иным государственным органам, органам местного самоуправления ставшую известной им в силу выполнения должностных (служебных) обязанностей информацию, составляющую коммерческую тайну, за исключением случаев, предусмотренных указанным Законом, а также не вправе использовать эту информацию в корыстных или иных личных целях.

Концепция управления данными не указывает каких-либо условий, при наличии которых информация, обладателем которой является гражданин или коммерческая структура, становится государственной. В результате четкое представление о том, управление какими данными регламентирует Концепция, отсутствует.

Наряду с традиционными субъектами права, к которым относятся физические лица, юридические лица, государство, в условиях цифровизации появляются и новые субъекты, соответственно, понятийный аппарат пополняется, иногда без необходимой проработки. Э.В. Талапина отмечает, что "Европейским парламентом уже одобрены нормы гражданского права о робототехнике (16 февраля 2017 г.). Появляется новая "цифровая личность", новый субъект права наряду с человеком"²².

"Цифровая личность", "цифровой профиль" — это тоже новые термины, вызванные цифровизацией. Определения их в законодательстве отсутствуют. Очевидно, что эти категории объединяют систему определенных сведений, характеристик человека с разных позиций: как гражданина, как специалиста определенной профессии (например, водителя автотранспорта), как члена общества, как налогоплательщика, как потребителя. Цифровой профиль показывает человека в цифровом пространстве, дает ему и его действиям, в том числе с точки зрения различных субъектов, заинтересованных во взаимодействии с личностью, характеристику по разным позициям (платежеспособность, добросовестность, интересы, взгляды и др.). В отсутствие законодательно закрепленного понятия цифрового профиля и его инфраструктуры право на частную жизнь оказывается под угрозой. Однако необходимо отметить, что как ответная мера в России законодательно закреплено новое право человека — право на забвение.

Еще одно новое понятие, связанное с открытостью информации, — интероперабельность данных, направленная на совместимость информационных систем. Интероперабельность не касается напрямую человека и его прав, но важна для обеспечения информационного взаимодействия, для чего должны использоваться единые стандарты сбора, хранения, обработки и обмена данными. Наибольшую разработанность идея интероперабельности получила в Европейском союзе в рамках реализации стратегии построения Единого цифрового рынка. Так, Европейской комиссией были опубликованы Основы обеспечения интероперабельности в Европейском союзе²³, содержащие рекомендации по созданию инфраструктуры для свободных информационных потоков в сфере публичного управления на всей территории ЕС.

Наряду с указанными терминами в нашу жизнь в процессе цифровизации вошло большое количество новых терминов, как правило, из других отраслей науки. При этом далеко не всегда возникает необходимость и целесообразность правового регулирования складывающихся отношений. Так происходит, в частности, с Большими данными. Проблема определения и понимания данного термина напрямую влияет на процесс законодательного регулирования сферы деятельности по сбору и обработке Больших данных в России, который встретился с трудностями в части определения термина.

В феврале 2020 г. была предпринята попытка закрепить на законодательном уровне понятие Больших данных. В Государственную Думу ФС РФ был внесен законопроект поправок в Федеральный закон "Об информации, информационных технологиях и о защите информации", разработанный Минцифры, но в июне 2020 г. законопроект был отозван.

Нами приведены лишь отдельные проблемы, связанные с терминологией в информационном праве. Новые понятия, в том числе понятие "цифровые данные", нуждаются во встраивании в понятийный аппарат информационного законодательства, которое также нуждается в переосмыслении и гармонизации.

Можно назвать ряд причин, которые деструктивно воздействовали на состояние понятийного аппарата в условиях цифровизации. Это прежде всего низкий уровень разработчиков нормативных правовых актов в сфере цифровизации, заимствование зарубежных терминов без их привязки к российскому законодательству, отсутствие отечественных теоретических разработок, что затрудняет нормотворческую работу. Кроме того, существует так называемый эффект консервативности юридической терминологии²⁴. Как отмечает С.А. Авакьян, право "зачастую не спешит менять своей терминологии, понятийного аппарата, основных концепций"²⁵. И это объяснимо, поскольку право призвано обеспечить стабильность, предсказуемость принимаемых решений и действий.

В то же время совершенно очевидна исключительно важная роль права в процессе цифровизации. Техническая сторона — необходимая, но не единственная составляющая цифровизации. И здесь значимой представляется теоретическая разработка правового обеспечения цифровизации, в том числе понятийного аппарата.

Список литературы

1. Абанина Е.Н., Сухова Е.А. Правовое обеспечение экологической безопасности Российской Федерации: состояние и перспективы развития: монография. М., 2022.
2. Авакьян С.А. Информационное пространство знаний, цифровой мир и конституционное право // Конституционное и муниципальное право. 2019. N 7.
3. Воронин М.И. Особенности оценки электронных (цифровых) доказательств // Актуальные проблемы российского права. 2021. N 8.
4. Дьяконова М.О., Ефремов А.А., Зайцев О.А. и др. Цифровая экономика: актуальные направления правового регулирования: науч.-практ. пособие / под ред. И.И. Кучерова, С.А. Синицына. М., 2022.
5. Кравец И.А. Информационный и цифровой конституционализм и конституционные общественные инициативы в условиях российского правового пространства // Конституционное и муниципальное право. 2020. N 9.
6. Лолаева А.С. Цифровая (электронная) и традиционная демократия: вопросы соотношения // Конституционное и муниципальное право. 2021. N 4.
7. Михайлов Е.В. О критериях разграничения административного и гражданского судопроизводств: вопросы теории и практики // Администратор суда. 2021. N 3.
8. Пробелы в праве в условиях цифровизации: сб. науч. трудов / под общ. ред. Д.А. Пашенцева, М.В. Залоило. М., 2022.
9. Талапина Э.В. Право и цифровизация: новые вызовы и перспективы // Журнал российского права. 2018. N 2.
10. Тихомиров Ю.А. Систематика в праве в условиях глобальной нестабильности // Журнал российского права. 2022. N 5.
11. Хабриева Т.Я. Этапы и основные направления конституционализации современного российского законодательства // Журнал конституционного правосудия. 2013. N 6.
12. Хабриева Т.Я., Черногор Н.Н. Право в условиях цифровой реальности // Журнал российского права. 2018. N 1.

---

1 См.: Дьяконова М.О., Ефремов А.А., Зайцев О.А. и др. Цифровая экономика: актуальные направления правового регулирования: науч.-практ. пособие / под ред. И.И. Кучерова, С.А. Синицына. М., 2022.

2 Хабриева Т.Я. Этапы и основные направления конституционализации современного российского законодательства // Журнал конституционного правосудия. 2013. N 6. С. 25 — 30.

3 Михайлов Е.В. О критериях разграничения административного и гражданского судопроизводств: вопросы теории и практики // Администратор суда. 2021. N 3.

4 Абанина Е.Н., Сухова Е.А. Правовое обеспечение экологической безопасности Российской Федерации: состояние и перспективы развития: монография. М., 2022.

5 Тихомиров Ю.А. Систематика в праве в условиях глобальной нестабильности // Журнал российского права. 2022. N 5. С. 5.

6 См.: Хабриева Т.Я., Черногор Н.Н. Право в условиях цифровой реальности // Журнал российского права. 2018. N 1.

7 См.: Пробелы в праве в условиях цифровизации: сб. науч. трудов / под общ. ред. Д.А. Пашенцева, М.В. Залоило. М., 2022.

8 Там же. С. 37.

9 Там же. С. 116.

10 Приказ Минкомсвязи России от 1 августа 2018 г. N 428 "Об утверждении Разъяснений (методических рекомендаций) по разработке региональных проектов в рамках федеральных проектов национальной программы "Цифровая экономика Российской Федерации".

11 Распоряжение Правительства Москвы от 11 октября 2010 г. N 2215-РП "О Концепции обеспечения жителей города Москвы телекоммуникационными услугами для получения социально значимой информации путем создания условий равного доступа к кабельному телевидению и интернет-ресурсам".

12 См., например: Воронин М.И. Особенности оценки электронных (цифровых) доказательств // Актуальные проблемы российского права. 2021. N 8. С. 118 — 128; Лолаева А.С. Цифровая (электронная) и традиционная демократия: вопросы соотношения // Конституционное и муниципальное право. 2021. N 4. С. 23 — 26.

13 Приказ МЧС России от 24 апреля 2013 г. N 288.

14 Федеральный закон от 2 августа 2019 г. N 259-ФЗ "О привлечении инвестиций с использованием инвестиционных платформ и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации".

15 См., например, Закон РФ от 19 апреля 1991 г. N 1032-1 "О занятости населения в Российской Федерации", в котором регламентируется создание и функционирование Единой цифровой платформы в сфере занятости и трудовых отношений "Работа в России"; Постановление Правительства РФ от 7 июня 2022 г. N 1040 "О федеральной государственной информационной системе "Единая цифровая платформа "Национальная система пространственных данных"; распоряжение Правительства РФ от 17 декабря 2019 г. N 3074-р, которым утверждена Концепция создания цифровой аналитической платформы предоставления статистических данных, и др.

16 См. распоряжение Правительства РФ "Концепция создания цифровой аналитической платформы".

17 См. Паспорт федерального проекта "Цифровое государственное управление".

18 URL: https://digital.gov.ru/ru/activity/directions/858/ (дата обращения: 04.10.2021).

19 См. решение Высшего Евразийского экономического совета от 11 октября 2017 г. N 12 "Об Основных направлениях реализации цифровой повестки Евразийского экономического союза до 2025 года".

20 European Commission Online Platforms and the Digital Single Market. URL: https://publications.parliament.uk/pa/ld201516/ldselect/ldeucom/129/129.pdf (дата обращения: 02.10.2021).

21 См. Постановление Правительства РФ от 24 октября 2011 г. N 861 "О федеральных государственных информационных системах, обеспечивающих предоставление в электронной форме государственных и муниципальных услуг (осуществление функций)".

22 См.: Талапина Э.В. Право и цифровизация: новые вызовы и перспективы // Журнал российского права. 2018. N 2. С. 5 — 17.

23 См.: European Interoperabil Framework. URL: https://ec.europa.eu/isa2/sites/isa/files/eif_brochure_final.pdf (дата обращения: 07.05.2018).

24 См.: Кравец И.А. Информационный и цифровой конституционализм и конституционные общественные инициативы в условиях российского правового пространства // Конституционное и муниципальное право. 2020. N 9.

25 Авакьян С.А. Информационное пространство знаний, цифровой мир и конституционное право // Конституционное и муниципальное право. 2019. N 7. С. 23 — 24.

Рекомендуется Вам: