Антропология прав человека в цифровую эпоху (опыт сравнительного анализа)

Стремительное развитие новых информационных технологий внесло радикальные изменения в социальное и правовое бытие человека. Цифровизация оказывает воздействие на механизмы защиты прав на частную жизнь, свободу передвижения, интеллектуальную собственность. На смену печатному слову, звуку, изображению пришли цифровые технологии, когда электронные чипы захватывают все больше не только информационного, но и личного пространства. Философы говорят об утрате человеком своей идентичности, антропологической данности. Вместе с тем невозможно отрицать и положительные аспекты цифровизации, прежде всего ускорение и упорядочение процесса обработки и хранения большого массива данных, необходимых для функционирования социальных общностей. В связи с этим возрастает роль правовых регуляторов данного процесса, ведется поиск рациональных методов такого регулирования.

Поиск путей оптимизации в современном праве новых условий существования "человека цифрового" побуждает пересмотреть само содержание понятий человеческого достоинства, персональных данных и т.д. Необходимо провести диагностику состояния современного права перед "цифровыми вызовами" на примере отдельных прав человека и сделать выводы из опыта решения этой и сопутствующих задач в мировой практике. Отдельного рассмотрения требуют проблема "роботизации правосудия", а также задачи перехода к новым формам "цифровой демократии". С этой целью предлагается использовать антропологический и социологический подходы, метод сравнительного анализа наряду с традиционным нормативным методом. Сочетание этих подходов и методов позволит эффективнее настроить правовую систему в новых условиях и в итоге обеспечить обновление статуса личности, претендующей на новые права.

Такой комплексный анализ позволяет прийти к выводу, что усилий традиционного позитивного права по адаптации правового бытия человека уже недостаточно. Необходимы более широкие антропологический и социологический подходы. При этом следует учитывать, что пересечение личностного и институционального элементов составляет главную проблему правоприменения. Пришествие "цифровой цивилизации" не только не избавляет от этой проблемы, а, напротив, стимулирует поиск оптимизации такой взаимозависимости.

Автор: Ковлер А.И.

Приближающееся 75-летие Всеобщей декларации прав человека побуждает провести своего рода инвентаризацию содержания основных прав и свобод человека в современную эпоху, уже получившую определение как "цифровая эпоха" (Digital Age).

Мало кто мог предвидеть, что пришествие "человека цифрового" (homo numericus) на смену "человеку индустриальному" произойдет столь быстро: от первого представления APRANET'а в 1972 г. до официальной регистрации Интернета в 1983 г. и появления в 1989 г. World Wide Web прошло всего три-четыре десятилетия, а мир уже опутан "всемирной паутиной". На смену печатному слову, звуку, изображению пришли цифровые технологии, когда электронные чипы захватывают все больше не только информационного, но и личного пространства¹.

Жизнь человека как существа социального претерпела радикальные изменения. "Человек юридический", еще несколько десятилетий назад представлявшийся как законопослушный гражданин, следующий предписаниям позитивного права — права государства, — дезориентирован. Казалось, "огосударствленное" правовое бытие человека достигло своей завершенности, а всякого рода обычаи, мононормы перешли в разряд если не пережитков прошлого, то некоего побочного регулятора социальной жизни. В реальности все оказалось сложнее.

По мере нарастания технологизации социальной жизни и глобализации экономических, политических, культурных процессов стала, как ни парадоксально, проявляться атомизация современного мира — возврат к Вестфальской системе национальных государств на фоне испытывающих трудности интеграционных объединений, обособление культурных и языковых общностей (коммунитаризм), стремление к автономности личности, ее замыкание в виртуальный мир.

Проблема отчуждения личности и общества вновь на повестке дня, несмотря на появление различных видов "мнимой коллективности" (термин К. Маркса)², именуемых "тусовками". Все большее значение приобретают такие регуляторы, как "кочующие правовые семьи" (термин, введенный Ю.А. Тихомировым), т.е. нормы завезенных мигрантами "своих" правовых ценностей, квазиправовые регуляторы корпораций, установки поведения половозрастных групп, клубов фанатов футбола или звезд шоу-бизнеса, посетителей интернет-сайтов и разного рода "фолловеров" — нередко для многих современников авторитет этих квази- и псевдорегуляторов выше норм права.

Отмеченные тенденции в социальном и правовом бытии человека, ускоренные появлением новых цифровых технологий, мутациями института семьи и разрушением уз кровного родства, ведут, по мнению философов, к утрате человеком своей антропологической сущности: "Человек не только утратил идентичность. Он понемногу сходит совсем на нет. Умирает как антропологическая данность"³. Вывод печален: "Человек — вид исчезающий"⁴.

Не будем переходить к столь пессимистическим обобщениям, но отметим, что влияние современных цифровых технологий на социальное бытие человека несомненно: особенно остро стоит проблема обеспечения прав человека в условиях, когда цифровизация оказывает все более ощутимое давление на выстраивавшиеся десятилетиями механизмы защиты прав на частную жизнь, свободу передвижения, интеллектуальную собственность, свободу выбора и т.д.⁵.

Чтобы дать объективную оценку влиянию (не обязательно отрицательному) цифровых технологий на права человека, необходимо, как нам представляется, прежде решить несколько методологических задач: во-первых, провести своего рода диагностику состояния современного права перед вызовами "цифры" на примере отдельных прав человека; во-вторых, постараться извлечь выводы из опыта решения этой и сопутствующих проблем в мировой правовой (включая судебную) практике; в-третьих, принять как объективную данность констатацию того, что усилий традиционного позитивного права по адаптации правового бытия человека к цифровой реальности уже недостаточно: необходимы более широкие — антропологический (в философском и правовом аспектах) и социологический — подходы.

Антропологический подход уже пробил себе дорогу как одно из исследовательских направлений в современном правоведении⁶, хотя следует признать, что вопрос о "легализации" антропологии права в отечественном правоведении остается актуальным⁷. В современных условиях бурного развития цифровых технологий этот подход позволяет, как представляется, глубже изучить их последствия для права в целом и правового бытия отдельного человека.

Антропологический подход, конечно, не является единственным методологическим принципом в широкой трактовке современных правовых реалий. Одним из эффективных методов является также метод, используемый социологической юриспруденцией: право должно рассматриваться не как вещь в себе, а в тесной связи с проявлениями реальной жизни, быть "действующим" и "живым"⁸. Заметный вклад в обоснование современных концепций социологии права (социальная обусловленность и социальная эффективность права) внес В.П. Казимирчук⁹, автор написанного совместно с академиком В.Н. Кудрявцевым первого отечественного учебника "Современная социология права" (1995 г.).

Важно отметить, что в своих работах В.П. Казимирчук обращался к проблематике прав человека, проводя мысль о том, что развитие законодательства, гарантирующего эти права, является ступенькой в формировании у человека уважения к праву, но это уважение к праву должно быть не простым "законопослушанием", а воспитываться через социально активное поведение человека как гражданина. Применительно к "цифровой" проблематике важно не упускать из виду концепцию "живого права" Г.Д. Гурвича и "гибкого права" Ж. Карбонье, развитую в трудах В.П. Казимирчука и адептов социологии права.

Антропологический и социологический подходы к изучению современного права наряду с традиционным нормативным методом позволяют дать широкую картину эволюции современного права и содержания прав человека под воздействием цифровых технологий. Сравнительный метод позволяет дополнить познавательный арсенал. Разумеется, указанные подходы и методы служат лишь конкретизации того или иного понимания сущности права и ни в коем случае не размывают предмет юриспруденции.

Итак, определившись с методологическими подходами, обратимся к диагностике состояния современного права под воздействием цифровых технологий — она позволит более объективно оценить положение с правами человека в так называемую цифровую эпоху.

В свое время отечественными и зарубежными теоретиками был проведен обстоятельный анализ изменений в праве под воздействием глобализма¹⁰. Отмечались, в частности, универсализация и унификация права, что, в свою очередь, способствовало усилению процессов универсализации стандартов прав человека. Сейчас речь идет о глобальной "цифровизации" права и появлении так называемых цифровых прав человека.

Т.Я. Хабриевой и Н.Н. Черногором признается объективная тенденция: появление новых общественных отношений в условиях цифровой реальности приводит как к трансформации самого права, становящегося объектом цифровизации, так и к обновлению статуса личности, претендующей на новые права¹¹. Более того, новые правоотношения приводят к появлению виртуальных или "цифровых личностей" (nickname, IP-адрес), для идентификации которых требуются новые правовые регуляторы¹². Между виртуальными и реальными личностями появляются своего рода посредники (провайдеры, блогеры, даже роботы), которые также становятся участниками правоотношений.

Право в электронном виде дублирует письменное право, и происходит, по образному выражению Т.Я. Хабриевой, "цифровая прививка" гражданскому, трудовому, административному и многим другим отраслям законодательства¹³. Да и процесс законотворчества все более подчиняется тенденциям цифровизации ¹⁴. Уже утвердилось в полноправном статусе информационное право, а с ним и комплекс информационных прав человека¹⁵: в более "продвинутом" варианте это "киберправо" (особенно когда речь заходит о кибербезопасности и киберпреступности).

Нет недостатка в публикациях и выступлениях в СМИ по поводу опасностей "цифровизации" права. В рамках Петербургского международного юридического форума 2022 г. был проведен круглый стол по цифровизации нормотворчества. Разгорелся спор о "машиночитаемости" права, когда раскрытие содержания некогда человеко-читаемой нормы поручается производить машинными средствами по усмотрению IT-администратора. Это, по мнению многих юристов и правозащитников, загоняет человека в "цифровой концлагерь"¹⁶. Правда, объективно мыслящие аналитики все же отличают "очевидные" и "скрытые" опасности от опасностей мнимых¹⁷. К очевидным опасностям можно отнести: покушения на неприкосновенность частной жизни путем скрытого наблюдения (практике Европейского суда по правам человека уже известен ряд дел о скрытом наблюдении за служащими на рабочем месте); зависимость осуществления конституционных прав от воли других субъектов (например, провайдеров); ненадлежащее обеспечение конфиденциальности при обработке уже оцифрованной персональной информации; появление дополнительных расходов на приобретение технических средств и устройств (например, обязательное использование электронных дневников школьников в многодетных семьях); привязка к электронному адресу для получения служебной или банковской информации и т.д. Немало скрытых опасностей таит пока еще не отлаженная система электронного правосудия. Наконец, ориентация на внедрение искусственного интеллекта во все сферы правового сопровождения социальной жизни рискует обернуться стагнацией в развитии права, лишая человека стимулов к аналитическому мышлению. Возможно, часть этих опасностей перейдет в разряд мнимых по мере освоения населением навыков обращения с электронными носителями информации. Но несомненно одно: права человека, закрепленные как во Всеобщей декларации прав человека, Европейской конвенции по правам человека, международных пактах и конвенциях, так и в конституциях, претерпевают глубокую эволюцию под воздействием современных информационных технологий¹⁸.

Возникают новые позитивные права, такие как право доступа к Интернету — и одновременно права на защиту персональных данных и "право на забвение". Изменяются формы реализации этих прав: право на свободу слова может отныне реализовываться посредством новых средств коммуникации ("веерная рассылка" на электронные адреса или создание персональных блогов). В то же время у государств появляются возможности фильтрации контента, блокирования доступа, запрета тех или иных блогов. Массовым явлением стала кража и продажа персональных данных, киберпреступность в различных формах. Все эти явления, несомненно, оказывают влияние на реальные права человека. Известный французский "живой" классик антропологии права Н. Рулан даже задается вопросом: а живы ли еще права человека¹⁹?

Чтобы ответить на вопрос Н. Рулана, следует, видимо, уточнить современное содержание понятия прав человека. В политико-правовом дискурсе и в науке принято условное деление прав человека на три поколения — естественные права, гражданские и политические, социальные права. Логично отнести "цифровые права" к правам четвертого поколения, что делает, например, Э.В. Талапина, относя их к сфере публичных, а не частноправовых отношений²⁰. Ее коллега Н.В. Варламова, хотя и заявляет об условности деления прав человека по поколениям (в чем мы готовы с ней согласиться), считает "базовым" право доступа к Интернету, а остальные цифровые права — производными от этого права²¹.

Напротив, ряд авторов находит достаточно аргументов, чтобы свести весь комплекс проблем, возникающих с внедрением цифровых технологий, к частной проблематике. По мнению Е.Б. Подузовой, субъекты права являются ключевым элементом гражданских отношений в digital-среде: операторы информационных систем, цифровых платформ, информационных ресурсов стали полноценными участниками цифровых отношений. Ею сделан важный, на наш взгляд, вывод: субъект права, его правосознание, социальное образование первоначально возникает в нецифровом пространстве, в цифровой среде они создают только свою проекцию, не теряя при этом офлайн-свойств²². Идея "цифровой проекции" классических прав человека — очень "антропологическая", по нашему мнению, идея, но не следует замыкать ее исключительно в частноправовой парадигме.

Более категорична в своих выводах М.А. Рожкова: "Думается, что отход от изначальной цели введения в гражданское право понятия "цифровое право" и последовавшее за ним выхолащивание определения этих прав, содержательная несостоятельность нового понятия и далекий от совершенства нормативный материал в совокупности дают основания для вывода о том, что попытка введения в российскую цивилистику новой категории не удалась"²³. Автор имеет в виду несколько поспешное введение в российское законодательство понятий "цифровое право" и "цифровые права" без их детальной конкретизации, необходимой при рассмотрении имущественных споров в судах²⁴. Это позволяет распространять понятие цифровых прав на любые права, фиксируемые в цифровой форме, — простор для судебного толкования…

Не будем забираться в дебри внедренных в гражданско-правовой оборот технологий блокчейна и тонкости термина "токен" — последнего слова "цифровой демократии"²⁵. Довольствуемся характеристикой М. Юрасова: "Феноменальность токена заключается в том, что он может отображать что угодно. То есть это такой цифровой актив, который может отображать любые права, обязанности, единицу стоимости и даже абсолютно ничего"²⁶.

Признаем цивилистический аспект цифрового права, зафиксировав сложность задачи его определения в гражданско-правовой сфере правоотношений, и перенесем внимание на публично-правовое содержание цифровых прав, их антропологическое и социологическое измерения.

Думается, категоричность выводов М.А. Рожковой объясняется действительно сохраняющейся общетеоретической размытостью на данный момент понятий "цифровое право" и "цифровые права". Например, в Хартии прав человека в Интернете (ADC Internet Rights Charter) Ассоциации прогрессивных коммуникаций в редакции 2006 г.²⁷ дано весьма расплывчатое определение содержания "прав в Интернете" в привязке к положениям Всеобщей декларации прав человека — своего рода цифровая ее модернизация:

1) право на доступ к Интернету (выводится из ст. 26 Декларации, гарантирующей право на образование);

2) право на свободу выражения мнений и ассоциаций (ст. 19 — 20 Декларации, сюда же подключаются право на свободу от цензуры и право на участие в онлайн-протестах);

3) право на доступ к знаниям (вытекает из ст. 27 Декларации, гарантирующей право на участие в культурной жизни общества и научном прогрессе);

4) право на бесплатное и открытое программное обеспечение и технологии (ст. 27 Декларации);

5) право на конфиденциальность, свободу от наблюдения и шифрование (выводится из ст. 12 Декларации, гарантирующей право на неприкосновенность частной жизни);

6) право на управление Интернетом (включает право на демократический надзор за управлением и право на сетевой нейтралитет);

7) право на осведомленность, защиту и реализацию прав в Интернете (как прав публично-правового происхождения, так и прав, возникших в отношениях между частными лицами).

Представляется, что более емкая трактовка понятия и содержания цифровых прав предполагает (повторим это еще раз) широкие — антропологический и социологический — подходы к их анализу. Начнем с того, что толкование права на доступ к Интернету как базовое "цифровое право" так же ограничено²⁸, как и другая тенденция свести это право к цифровым операциям в гражданском обороте. Видимо, это все же отдельные элементы более широкой палитры прав, порожденных цифровыми технологиями.

Ценностным ядром прав человека было и остается достоинство личности, гарантом достоинства человека — справедливость. Таков завет древних греков²⁹. Именно их вклад в прогресс прав человека и гражданина обеспечил уникальное место эллинской цивилизации в истории человечества.

Современные правоведы постепенно начинают осваивать проблематику цифрового бытия человека с точки зрения обеспечения должного уровня человеческого достоинства. Нельзя не согласиться с утверждением И.А. Кравеца: "Человеческое достоинство становится не только центром гравитации для прав человека в различных сферах и для удовлетворения разных интересов и потребностей, но и экзистенциальным и гуманитарным основанием для антропологического конституционализма"³⁰. К этому можно добавить: именно соблюдение достоинства личности гарантирует неделимость прав человека.

С пришествием "цифры" в жизнь современного человека проблема защиты его персональных данных (Big Data) становится ключевой проблемой защиты его человеческого достоинства. Всеобщая декларация прав человека провозглашает в ст. 1: "Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах". Иными словами, достоинство человека — неотъемлемая часть его экзистенции, его идентичности.

Достоинство человека возведено и в ранг охраняемого конституциями естественного права человека. Так, ч. 1 ст. 1 Основного закона ФРГ гласит: "Человеческое достоинство неприкосновенно. Уважать и защищать его — обязанность всякой государственной власти". Аналогичная норма содержится в ч. 1 ст. 21 Конституции РФ: "Достоинство личности охраняется государством. Ничто не может быть основанием его умаления".

Сложнее определиться с понятием "персональные данные"³¹. Конвенция N 108 Совета Европы о защите физических лиц при автоматизированной обработке персональных данных 1981 г. (далее — Конвенция о защите данных) в обновленной версии определяет в ст. 2 "персональные данные" как любую информацию, касающуюся определенного или поддающегося определению физического лица ("субъекта данных"). Это означает, что персональные данные в их обычном "анкетном понимании" (имя, адрес, место работы) дополняются в банках данных автоматизированной обработки и хранения информации иными особенностями субъекта персональных данных: это его связь с внешним миром, мнение окружающих и СМИ о данном человеке, сведения о его частной жизни, сведения медицинского характера и т.д. Конвенция о защите данных предусматривает в ст. 6 особые категории данных, требующие особого режима обработки и хранения: генетические данные, сведения об уголовном преследовании, о судимостях, биометрические данные, персональные данные, касающиеся расовой принадлежности, политических взглядов или религиозных или иных убеждений, а также персональные данные, касающиеся здоровья или половой жизни, они не могут подвергаться автоматизированной обработке, если внутреннее законодательство не устанавливает соответствующих гарантий³².

К сожалению, как свидетельствует опыт хранения этих "особых категорий данных" в разных странах, доступ к этим данным могут иметь не только государственные органы, но и частные компании, более того, они нередко становятся объектом купли-продажи и разного рода "утечек" информации. Яркий пример — дело S. and Marper v. the United Kingdom (4 декабря 2008 г.), рассмотренное Европейским судом по правам человека: доступ к данным о ДНК и об отпечатках пальцев 25 млн британцев помимо полиции имели десятки частных компаний.

Персональные данные — составная часть личной жизни человека. В упомянутом деле Европейский суд напомнил, что "личная жизнь" — широкое понятие, которому невозможно дать исчерпывающее определение. Оно охватывает физическую и психологическую неприкосновенность личности, поэтому может включать многочисленные аспекты физической и социальной самоидентификации человека (например, его национальную принадлежность). Важным элементом личной жизни может быть информация о состоянии здоровья человека, его связи с внешним миром, наконец, его изображение. Вмешательство государства в личную жизнь граждан может иметь правомерную цель (борьба с преступностью, с терроризмом, уклонением от уплаты налогов и т.п.). Но это вмешательство считается "необходимым в демократическом обществе" для достижения конкретной правомерной цели, если оно отвечает "настоятельной социальной потребности" и, в частности, соразмерно преследуемой правомерной цели и если основания, на которые ссылаются национальные органы власти, являются "соответствующими и достаточными" (§ 95 — 101). Но когда поле усмотрения государства (margin of appreciation) касается особо важного аспекта существования человека или его неприкосновенности, это поле усмотрения ограничивается. Более того — и это важно подчеркнуть — национальное законодательство должно, в частности, обеспечивать условия хранения этих данных в форме, позволяющей установить субъектов этих данных, не дольше срока, предусмотренного при их получении. Яркий пример — "просвечивание" пассажиров при прохождении контроля безопасности в аэропортах, эти данные немедленно стираются.

Защита персональных данных является предметом озабоченности как международных организаций, так и национальных законодателей³³. Так, управление Верховного комиссара ООН по правам человека в Докладе "Право на неприкосновенность личной жизни в цифровой век" (30 июня 2014 г.) возложило как на государства, так и на частные структуры обязательства по охране личной жизни перед лицом новых технологий. Заслуживают внимания и Рекомендации Совета ОЭСР по принципам разработки государственной политики в сфере Интернета, медицинской информатики и так называемого электронного правительства. На уровне Совета Европы приняты упомянутая Конвенция о защите данных и Конвенция по борьбе с киберпреступностью 2001 г. (Будапештская конвенция). Европейская комиссия за демократию через право (Венецианская комиссия) отреагировала на возросшую активность военной разведки и спецслужб, требующих предоставления им личных данных граждан, специальными докладами в 2015 г., в которых выступила за строгий контроль за такого рода деятельностью³⁴.

В России действует Федеральный закон от 27 июля 2006 г. N 152-ФЗ "О персональных данных", в котором дана трактовка понятия персональных данных, отвечающая международным стандартам. В то же время так называемый антитеррористический пакет законов 2016 г. обязывает сотовые компании и организаторов распространения информации в сети Интернет хранить в течение одного года не только факты приема, передачи, доставки или обработки информации, но также и их содержимое в течение шести месяцев. К сожалению, этот пакет не предусматривает адекватной защиты от злоупотреблений подобными технологиями.

Аналогичные законы приняты в 2016 г. в Польше и во Франции, в 2018 г. в Финляндии — список далеко не исчерпывающий. По мнению многих юристов, это вызвало "трещины" в европейской системе защиты прав человека, когда под предлогом антитеррористических мер усиливается массовое наблюдение³⁵.

Проблема защиты прав человека в эпоху цифровых технологий стала одной из самых злободневных тем в правозащитной деятельности: проводятся сравнительно-правовые исследования в этой области³⁶, создана группа экспертов по подготовке модернизированной версии Конвенции о защите данных и Протокола к ней, предложившая на 128-й Сессии Комитета министров Совета Европы (Эльсинор, Дания, 17 — 18 мая 2018 г.) проект новой Конвенции³⁷, существуют проекты исследования последствий создания искусственного интеллекта для основных прав человека и т.д.

При всем разнообразии предложений по обеспечению минимальных стандартов защиты права на частную жизнь от массового вторжения в это право на национальном уровне можно выделить несколько основных мер:

выработку на законодательном уровне строгих процедур для получения разрешения на сбор, использование, хранение получаемых данных;

создание независимого парламентского и судебного контроля над государственными органами и частными корпорациями в сфере сбора персональных данных;

наличие органа, принимающего юридически обязательные решения по жалобам граждан на действия государственных органов по сбору и хранению персональных данных.

К этим мерам можно добавить усиление надзорных функций прокуратуры по соблюдению соответствующего законодательства.

Пока юристы оттачивают правовые инструменты защиты персональных данных и частной жизни, философы и социологи бьют тревогу. В книге с красноречивым названием "Человек обнаженный. Невидимая диктатура цифрового" французские исследователи, сравнивая "цифровую революцию" с революцией в энергетике, связанной с появлением переработки нефти, пишут: "Эта цифровая революция не довольствуется тем, что моделирует нашу жизнь в сторону большего объема информации, более быстрого подсоединения, она ведет нас к большей покорности, добровольному порабощению, прозрачности бытия, когда конечным результатом станет исчезновение частной жизни и бесповоротный отказ от нашей свободы"³⁸. Не отрицая бесспорной привлекательности новых технологий, авторы тем не менее утверждают, что эти технологии спровоцировали, образно говоря, обнажение индивида, сделав его зависимым от кучки транснациональных корпораций, по преимуществу американских, чтобы утвердить диктат Big Data, под контроль которого попали 95% населения Земли. Google, Apple, Microsoft, Amazon, Facebook располагают отныне личными данными сотен миллионов человек, сведениями об их контактах в сети, перемещениях. Крик тревоги достигает своего пароксизма, когда упомянутые авторы утверждают: "Фашизм и коммунизм разбили жизни миллионов людей, но им не удалось их переделать и сделать прозрачными. "Человек прозрачный" закован в кандалы, но пока не страдает. К концу века он будет полностью зависим, как в интеллектуальном, так и в финансовом плане, от этой системы, которая последовательно определит условием обмена более продолжительной жизни, меньшей физической и материальной нестабильности — его свободу"³⁹. Мир Big Data накрывает человека невидимым колпаком, делая его уязвимым и зависимым больше, чем в фантазиях Дж. Оруэлла в романе "1984"⁴⁰.

Примечательно, что Т. Бернерс-Ли, известный как создатель принципов интернет-коммуникаций, подверг критике собственное изобретение в день его 30-летия. В открытом письме он утверждает, что Сеть, создававшаяся как инструмент для облегчения жизни, сейчас несет больше негатива. Огромные толпы интернет-мошенников, глобальные СМИ и информационные площадки, которые управляют сознанием масс, анонимные провокаторы — только несколько примеров зла, обитающего в дебрях Всемирной паутины.

Т. Бернерс-Ли выделяет "три источника зла" в Интернете:

1) спонсируемые государствами хакерские атаки, другие примеры злонамеренного поведения;

2) главенство бизнеса над интересами отдельного пользователя. Отсюда — манипуляции личными данными ради увеличения дохода;

3) кликбейт и распространение вирусным путем ложной информации с целью манипулирования пользователями. Онлайн-общение (точнее — его "темная сторона", сеющая ненависть и навязывающая чужие мнения)⁴¹.

Подобная практика стала предметом озабоченности международных и национальных судов⁴².

Одним из активно дискутируемых сюжетов в правозащитной "цифровой" тематике стало "право на забвение" — возможность и право человека потребовать удаления из общего доступа в поисковых сетях и в цифровых сервисах собственных персональных данных по тем или иным причинам. Кроме того, это право предполагает запрашивать подтверждение факта обработки персональных данных, знать о конечной цели обработки этих данных и отнесении их к той или иной категории (открытые данные, конфиденциальные, секретные) и что самое важное — знать, кто из третьих лиц имеет доступ к этим данным. В настоящее время на основе опыта правоприменения текущего законодательства, практики международных судов⁴³ и зарубежного опыта⁴⁴ ведется работа по совершенствованию российского законодательства в этой области, в частности вносятся изменения в Федеральный закон от 27 июля 2006 г. N 149-ФЗ "Об информации, информационных технологиях и о защите информации" (существенные изменения внесены Федеральным законом от 13 июля 2015 г. N 264-ФЗ), регулирующие процедуры удаления персональных данных.

В последние годы нет недостатка в разработках отечественных юристов по общим проблемам защиты прав человека в новых условиях цифровой эпохи⁴⁵. Обобщенно говоря, цель их публикаций — повысить уровень правовой безопасности каждого человека перед лицом проблем, которые были неведомы людям старших поколений. Прибегая к терминологии философов, речь идет об экзистенциальной безопасности человеческого вида⁴⁶.

Было бы необъективно делать акцент только на негативных сторонах вторжения цифровых технологий в жизнь современного человека. Преимущества расширения информационного поля благодаря Интернету и современным технологиям обработки данных очевидны. Введение электронного документооборота во многих сферах государственных и муниципальных услуг является неоспоримым доказательством такого прогресса — достаточно напомнить о преимуществах "единого окна" — подлинной революции в социальных учреждениях⁴⁷. Принцип информационной доступности социальных услуг заложен в Федеральном законе от 28 декабря 2013 г. N 442-ФЗ "Об основах социального обслуживания граждан в Российской Федерации". "Электронное государство" становится реальностью, как и перспектива "цифрового правительства". Но не следует упускать из виду тот факт, что человек — существо социальное и его жизнь связана множеством нитей с государственными органами, в которых каждый гражданин пронумерован и "оцифрован": в налоговой службе это идентификационный номер налогоплательщика (ИНН), в органах пенсионного обеспечения — Страховое свидетельство обязательного пенсионного страхования, в котором зафиксирован СНИЛС — страховой номер индивидуального лицевого счета, есть также полис обязательного медицинского страхования с загадочным номером и штрих-кодом. Банковские счета и кредитные карточки, электронные пропуска и проездные билеты, платежи за жилищно-коммунальные услуги, электронные дневники школьников — таков далеко не полный перечень "оцифровки" современного человека. Электронные порталы госуслуг стали одними из самых посещаемых порталов.

Однако есть сферы социального бытия человека, в которые цифровая радиация только начинает проникать — это демократия (и сопровождающее ее сакральное действо — голосование избирателей) и правосудие (прежде всего доступ к правосудию и судебная процедура).

Мало известен такой факт: в 1869 г. молодой Эдисон предложил американским конгрессменам революционное изобретение — электрорегистратор голосования (Vote recorder): достаточно было повернуть соответствующий тумблер, чтобы на панно председательствующего появился результат голосования. К огорчению молодого гения предложение о внедрении изобретения было отклонено под предлогом того, что факт мгновенного установления результата голосования, якобы, не оставлял времени на раздумья представителям меньшинства и давил на их психику⁴⁸. Но впоследствии именно в Америке был впервые использован телеграф в политических целях для передачи избирателям посланий кандидатов, что дало основание К.И. Чуковскому еще в начале XX в. предсказать "американизацию" выборов и пришествие "человека телеграфного" — telegraphic person⁴⁹, а также именно там впервые были использованы методы организации предвыборных кампаний и выборов по законам политического маркетинга по принципу "товар и его потребитель"⁵⁰. В настоящее время речь идет уже о цифровизации избирательного процесса — от процесса составления списков избирателей и регистрации кандидатов до электронного голосования и подсчета голосов. Во многих государствах интернет-голосование становится обычной практикой наряду с традиционным способом голосования. Как указывает член Центральной избирательной комиссии РФ А.Н. Лопатин, с 2019 г. на портале госуслуг и интернет-портале Комиссии реализуются цифровые сервисы для участников избирательного процесса, потребителями которых являются избиратели, кандидаты, политические партии, избирательные комиссии⁵¹. В 2019 и 2020 гг. был проведен эксперимент по голосованию избирателей на цифровых избирательных участках (ЦИУ) и по созданию условий для голосования "мобильных избирателей". С этой целью были оперативно (на наш взгляд, поспешно со ссылкой на ситуацию с пандемией COVID-19⁵²) приняты соответствующие Федеральные законы от 29 мая 2019 г. N 102-ФЗ и от 23 мая 2020 г. N 151-ФЗ⁵³.

Нельзя утверждать о триумфальном шествии цифровых технологий в избирательном процессе. Скандалы с подведением итогов голосования имели место не только в так называемых развивающихся странах, где протесты сопровождались кровопролитием, но и в таких "цитаделях" демократии, как Нидерланды, Норвегия, Португалия, США, Франция. В Германии электронное голосование было запрещено в 2009 г. Федеральным конституционным судом, ибо, по его мнению, у избирателей отсутствовали специальные технические возможности и навыки проверить результаты собственного голосования. Швейцария также не спешит с введением электронного голосования.

Сейчас для повышения уровня кибербезопасности и контроля за системой дистанционного голосования (а также с целью уменьшения затрат на проведение выборов) предлагается внедрение технологии блокчейна⁵⁴, однако, по мнению специалистов, внедрение этой технологии должно сопровождаться определенными гарантиями: "Авторы полагают, что предложенная на сегодняшний день в Российской Федерации система дистанционного электронного голосования на блокчейн-платформе ставится в зависимость от центрального управления. При отсутствии фактической децентрализации преимущества блокчейн-технологии минимизируются"⁵⁵.

"Хитрость" блокчейна заключается в том, что каждый новый блок содержит закодированную запись (хеш) о предыдущем блоке, и эту запись невозможно ни изменить, ни удалить без доступа к закрытым ключам, которые использовались при создании этих блоков. (Словом, еще одна головоломка для неспециалистов.) В результате формируется "протокол консенсуса" без единого централизованного объекта.

Совершенствование новых избирательных технологий создает определенные гарантии для повышения уровня политической активности граждан и достоверности результатов их выбора. Однако и отечественный, и зарубежный опыт внедрения этих технологий предполагает и повышение уровня правовой защиты избирательных прав граждан⁵⁶. Эта задача становится еще более настоятельной в связи с появлением еще одного новшества — так называемых сетевых, или цифровых, партий⁵⁷.

О кризисе так называемых массовых партий писали еще в начале XX в. М.Я. Острогорский⁵⁸ и Р. Михельс⁵⁹. На смену им пришли партии избирателей — руководимые политическими элитами компактные группы сторонников, своего рода политическая клиентура, включающие в нужный момент предвыборную машину. Но и эти партии теряют влияние (в той же Франции или Италии традиционная партийная система размыта). С появлением Интернета в корне изменились методы коммуникации политиков с избирателями. Партии строятся не по территориальному или "классовому", а по сетевому принципу, часто без индивидуального членства — либеральное законодательство позволяет это. Так появились итальянское "Движение пяти звезд", "Подемос" в Испании, "Партия свободы" в Нидерландах, пиратская партия в Исландии, "Слуга народа" на Украине⁶⁰. Эти и подобные им формирования используют новейшие коммуникативные и информационные технологии, способные выводить на улицы десятки и даже сотни тысяч людей ("желтые жилеты" во Франции — один из примеров).

Отмеченные изменения могут в обозримом будущем существенно повлиять на отношения конкретного гражданина с властью. Уже сейчас предлагается внести в Федеральный закон от 11 июля 2001 г. N 95-ФЗ "О политических партиях" положения, смягчающие требования личного присутствия членов партии на отчетно-выборных собраниях, а также личного присутствия ее представителей на заседаниях в органах государственной власти — дистанционный формат получает все большее применение. Распространение онлайн-платформ и мобильных приложений может ускорить процессы "цифровизации" политических партий⁶¹. Некоторые исследователи возвестили о пришествии (если не сегодня, то в скором будущем) "цифровой" (электронной) демократии⁶². При этом вопрос о реальном политическом участии гражданина, а не "человека оцифрованного", пока обходится стороной.

Внедрение цифровых технологий затронуло одну из самых "консервативных" сфер — правосудие. При этом высказываются противоположные точки зрения. Одни предлагают пойти дальше апробированных форм судебной деятельности (видеоконференции, дистанционное рассмотрение дел в период пандемии) и начать применять цифровые технологии в содержательной работе (например, составление судебного решения по заданному алгоритму)⁶³. Другие — и их пока большинство, — принимая идею автоматической обработки исходной информации, настаивают на том, что правосудие — это не только и не столько технология, сколько мыслительный процесс вынесения решения на основе толкования принципов и норм права, фактических обстоятельств дела. Правоприменительный акт — это акт суждения, который никак нельзя доверять искусственному интеллекту⁶⁴. В противном случае правовому бытию человека будет нанесен непоправимый ущерб.

Импонирует компромиссная позиция Е.В. Бурдиной⁶⁵, которая предлагает поэтапно и последовательно совершенствовать деятельность судов, а также обеспечивать более эффективный доступ граждан к правосудию путем внедрения электронных систем и технологий в соответствии с Рекомендациями Европейской комиссии по эффективности правосудия от 7 декабря 2016 г., в которых в зависимости от функциональной предназначенности выделяются четыре основные сферы применения цифровых технологий: 1) технологии, обеспечивающие доступ к правосудию; 2) технологии, нацеленные на оказание помощи в работе судьи; 3) технологии в сфере судебного администрирования; 4) технологии, направленные на общение между судами и специалистами смежных с правосудием сфер⁶⁶.

Такая рационализация деятельности судов существенно облегчает, как показывает опыт ряда стран, доступ граждан к правосудию и ускоряет процедуру рассмотрения дел. Например, в ряде стран (Великобритания, Греция, Казахстан, Сингапур, США) введены даже специальные "ночные" (точнее — вечерние) суды для рассмотрения неотложных дел по ДТП, небольших правонарушений, материал по которым готовится с использованием технологий "электронного дела". Доступу граждан к правосудию способствуют и фронт-офисы для оказания правовой помощи гражданам, намеревающимся обратиться в суд. Таким образом обеспечивается одно из важнейших гражданских прав человека — право на доступ к правосудию и справедливое судебное разбирательство⁶⁷.

Говоря о начавшихся цифровых трансформациях современного права, академик Т.Я. Хабриева отмечает, что "как в доктрине, так и в юридической практике пока нет достаточно четкого понимания ни вектора, ни закономерностей, ни механизма этих трансформаций"⁶⁸. Как справедливо отмечается в современной теории права, пересечение личностного и институционального моментов составляет главную проблему правоприменения⁶⁹. Даже пришествие "цифровой цивилизации" не только не избавляет, а, напротив, стимулирует поиск оптимизации этой взаимозависимости. Одной из задач современного правоведения представляется выявление условий для реинтеграции значительных слоев населения в систему позитивного "государственного" права и сужение поля псевдоправовой мифологии, порождаемой надеждами на чудодейственный потенциал новых технологий, якобы способных создать новую парадигму правоотношений. Видимо, предстоит критически пересмотреть ценностные ориентиры современного права и, не отрицая нормативно-позитивистского подхода, обратить большее внимание на социальные, нравственные и культурные основания права — своего рода интеллектуальное завещание С.С. Алексеева, Г.В. Мальцева, В.С. Нерсесянца и других выдающихся правоведов.

И последнее. В условиях новых геополитических реалий велико искушение замкнуться в собственные проблемы и отгородиться от "зарубежного влияния", отбросив сравнительный метод. Еще М.Н. Гернет в условиях изоляции советской России закладывал основы современного сравнительного правоведения. Сейчас как никогда задачи правового регулирования больших данных, технологии блокчейн, цифровых прав, цифровой трансформации права и новых форм правоприменения требуют применения сравнительно-правовой методологии. Правоведы отмечают определенную "настороженность" в применении российским юридическим сообществом наработок зарубежных коллег, в частности, в области обработки больших данных в правовой сфере⁷⁰. Введение в вузовские программы курсов сравнительного права, как, впрочем, и курсов антропологии и социологии права, становится настоятельной необходимостью. В конечном счете "действие" права никогда не соответствовало умозрительным схемам правоприменения, какими бы совершенными они ни были, а подчинялись социолого-антропологической парадигме действий конкретного человека и человеческих общностей. Наступление "цифровой эпохи" не способно изменить эту закономерность.

Список литературы

1. Dugain M., L'homme nu. La dictature invisible du P., 2016.
2. Human Rights, Digital Society and the Law. A Research Companion / ed. by M. Susi. L., 2019.
3. Kovler A. La message des Grecs (aux sources anthropologiques de la Convention ) // La Convention des droits de l'homme, un instrument vivant. Bruxelles, 2011.
4. Michels R. Zur Soziologie des Partewesens in der modern Demokratie. Stuttgart, 1911.
5. Ostrogorski M. La et les partis politiques. Paris, 1898.
6. Rouland N. Les Droits de l'homme sont-ils mortels? // Droit et Cultures. 2017. No. 2(74).
7. White J. Literary Futurism: Aspects of the First Avant Garde. Oxford, 1990.
8. Wilhelm A.G. Democracy in the Digital Age. Challenges to political life in cyberspace. L., 2000.
9. Аксенова М.А. Концепция "электронного лица" в правовом пространстве // Юрист. 2020. N 7.
10. Алешкова И.А., Молокаева О.Х. Опасности цифрового развития права: очевидные, скрытые, мнимые // Конституционное и муниципальное право. 2019. N 8.
11. Амелин Р.В., Чаннов С.Е. Основные направления влияния цифровых технологий на право // Информационное право. 2020. N 2.
12. Антонов М.В. Социология права: рождение новой научной дисциплины // Эрлих О. Основоположение социологии права / пер. с нем. СПб., 2011.
13. Антонов Я.В. Электронная демократия как политико-правовой механизм согласования частных и публичных интересов // Российская юстиция. 2017. N 12.
14. Балашов А.В. Сетевые политические партии: особенности и перспективы в российском политическом процессе // Среднерусский вестник общественных наук. 2015. N 1.
15. Балытников В.В., Глухов В.В. Цифровая сетевая медиа-власть: как ограничить потенциально безграничное // Вестник Московского университета. Серия 11: Право. 2022. N 4.
16. Бондарь Н.С. Информационно-цифровое пространство в конституционном измерении: из практики Конституционного Суда Российской Федерации // Журнал российского права. 2019. N 11.
17. Брагой К.А. Электронное государство: правовые аспекты формирования и развития // Информационные технологии и право: Правовая информатизация — 2018: сб. матер. VI Междунар. науч.-практ. конф. / под общ. ред. Е. И. Коваленко. Минск, 2018.
18. Бундин М.В. К вопросу о содержании персональных данных // Информационное право. 2019. N 4.
19. Бурдина Е.В. Новые организационные формы работы судов в условиях их цифровизации // Российское правосудие. 2020. N 10.
20. Былинкина Е.В. Блокчейн: правовое регулирование и стандартизация // Право и политика. 2020. N 9.
21. Варламова Н.В. Цифровые права — новое поколение прав человека // Труды Института государства и права РАН. 2019. Т. 14. N 4.
22. Гаджиев Х.И. Защита частной жизни в цифровую эпоху // Журнал зарубежного законодательства и сравнительного правоведения. 2019. N 6.
23. Горлинский В.В. Экзистенциальная безопасность как парадигма сохранения человеческого существования // Философская мысль. 2015. N 2.
24. Гуревич П.С. Феномен деантропологизации человека // Вопросы философии. 2009. N 3.
25. Долгих Ф.И. Цифровые политические партии — зарубежный опыт и возможности его реализации в России // Государственная власть и местное самоуправление. 2021. N 4.
26. Дубровина Ю.Я. Конституционно-правовая защита избирательных прав граждан России при применении новых избирательных технологий // Вестник Саратовской государственной юридической академии. 2021. N 2.
27. Зорькин В.Д. Providentia или о праве будущего в эпоху цифровизации // Государство и право. 2020. N 6.
28. Зырянов Н.А. Цифровые права человека как проблема социально-юридического механизма обеспечения естественных прав и свобод // Правовая политика и правовая жизнь. 2019. N 4.
29. Игумнов Н.А. Толкование права на неприкосновенность частной жизни в условиях цифровизации (на основе практики Конституционного Суда Российской Федерации) // Журнал конституционного правосудия. 2022. N 3.
30. Кайнов В.И., Сафаров Р.А. Информационное право России. Ростов н/Д, 2014.
31. Клеандров М.И. Размышления на тему: может ли судьей быть робот? // Российское правосудие. 2018. N 6.
32. Ковлер А.И. Антропология права. М., 2002.
33. Ковлер А.И. Антропология права — "гадкий утенок" российского правоведения // Актуальные направления анализа права и правоведения: проблема междисциплинарного понимания и сотрудничества: материалы девятых философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца. М., 2015.
34. Ковлер А.И. Избирательные технологии: российский и зарубежный опыт. М., 1995.
35. Ковлер А.И. Основы политического маркетинга. Технология организации избирательных кампаний. М., 1993.
36. Ковлер А.И. Цифровизация прав человека // Права человека: между прошлым и будущим: монография / под ред. Т.А. Васильевой, Н.В. Варламовой, Н.В. Колотовой. М., 2022.
37. Корнев В.Н. Вычисление vs понимание // Российское правосудие. 2021. N 4.
38. Кравец И.А. Dignitatis Humanae: современные концепции, проблема целостности в философской и правовой экзистенции и использования в конституционализме // Журнал российского права. 2021. N 1.
39. Лазарев В.В., Гаджиев Х.И., Алимов Э.В. и др. Защита данных: научно-практический комментарий к судебной практике / отв. ред. В.В. Лазарев, Х.И. Гаджиев. М., 2020.
40. Либанова С.Э., Былинкина Е.В. Технология блокчейн: возможности и риски использования в избирательном процессе // Конституционное и муниципальное право. 2021. N 2.
41. Липень С.В. Трансформация теории систематизации законодательства в эпоху цифровизации права // Lex russica. 2022. Т. 75. N 2.
42. Липчанская М.А. Цифровые права человека и гражданина: конституционное измерение // Государственная служба. 2020. N 4.
43. Лолаева А.С. Цифровая (электронная) и традиционная демократия: вопросы соотношения // Конституционное и муниципальное право. 2021. N 4.
44. Лопатин А.Н. Цифровизация избирательного процесса: опыт и перспективы // Избирательное законодательство и практика. 2022. N 1.
45. Малько А.В., Солдаткина О.Л. Приоритеты российской правовой политики и изменения права в условиях цифровизации // Журнал российского права. 2019. N 9.
46. Маркс К. К критике гегелевской философии права // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. Т. 1. М., 1957.
47. Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956.
48. Марченко М.Н. Об основных тенденциях развития права в условиях глобализации // Всеобщая декларация прав человека: универсализм и многообразие опытов: сб. ст. М., 2009.
49. Матюхина Е.Н. Российское и германское законодательство о персональных данных: сравнительный анализ подходов и практика применения // Lex russica. 2019. N 4.
50. Мехтиев М.Г. Цифровая демократия: сбор данных vs децентрализация // Хабриева Т.Я., Чиркин С.В., Ковлер А.И. и др. Венецианская комиссия о демократических основах конституционного развития: монография / под ред. Т.Я. Хабриевой. М., 2022.
51. Нерсесянц В.С. Процессы универсализации права и государства в глобализирующемся мире // Государство и право. 2005. N 5.
52. Никитина Е.Е. Система прав и свобод человека в условиях технологической революции // Журнал российского права. 2020. N 8.
53. Новикова К.Н. Управление системной социальной поддержкой населения с применением информационных технологий // Ученые записки Казанского университета. 2013. N 155(6).
54. Оганесян Т.Д. Право быть забытым. М., 2022.
55. Острогорский М.Я. Демократия и политические партии. М., 1927 (первое издание на русском языке). М., 1927; 1997.
56. Павлов В.И. Методологический статус антропологии права в современном правоведении // Актуальные направления анализа права и правоведения: проблема междисциплинарного понимания и сотрудничества: материалы девятых философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца. М., 2015.
57. Павлушкин А.В., Постников А.Е. Правовой механизм дистанционного электронного голосования (анализ возможной модели) // Журнал российского права. 2009. N 11.
58. Подузова Е.Б. Особенности статуса "цифровых" субъектов: цивилистический взгляд // Хозяйство и право. 2021. N 10.
59. Позднякова К.А. Зарубежный опыт правового регулирования применения современных цифровых технологий // Современное общество и право. 2022. N 2.
60. Полякова Т.А., Троян Н.А. Формирование научно-правовых подходов к развитию системы применения цифровых технологий в нормотворчестве // Правовая политика и правовая жизнь. 2022. N 1.
61. Разумович Н.Н. Политическая и правовая культура. Идеи и институты Древней Греции. М., 1989.
62. Рожкова М.А. Цифровые права: публично-правовая концепция и понятие в российском гражданском праве // Хозяйство и право. 2020. N 10.
63. Русинова В.Н. Легализация "массовой слежки" Европейским судом по правам человека: что стоит за постановлением по делу Биг Бразер Вотч и другие против Соединенного Королевства? // Международное правосудие. 2018. N 4.
64. Сильченко Р.Н. Проблемы защиты прав и свобод человека в условиях применения технологий искусственного интеллекта // Проблемы экономики и юридической практики. 2019. N 4.
65. Смирнов С.А. Современная антропология. Аналитический обзор // Человек. 2003. N 5.
66. Сморгунов Л.В. Сетевые политические партии // Полис. Политические исследования. 2014. N 4.
67. Социокультурная антропология права / под ред. Н.А. Исаева, И.Л. Честнова. СПб., 2015.
68. Талапина Э.В. Защита персональных данных в цифровую эпоху: российское право в европейском контексте // Труды Института государства и права РАН. 2018. Т. 13. N 5.
69. Талапина Э.В. Обработка данных при помощи искусственного интеллекта и риски дискриминации // Право. Журнал Высшей школы экономики. 2022. N 1.
70. Талапина Э.В. Права человека в Интернете // Журнал российского права. 2019. N 2.
71. Талапина Э.В. Эволюция прав человека в цифровую эпоху // Труды Института государства и права РАН. 2019. Т. 14. N 3.
72. Тимошина Е.В. Концепция нормативизма Л.Н. Петражицкого и проблема действительности права в юридическом позитивизме XX века // Правоведение. 2011. N 5.
73. Травкин Ю.В. Персональные данные. М., 2007.
74. Туманов В.А. Вступительная статья // Карбонье Ж. Юридическая социология / пер. с франц. М., 1986.
75. Фокин Е.А. Доступность правосудия, качество закона и развитие арбитражного процессуального законодательства // Журнал российского права. 2018. N 12.
76. Фурсов Д.А. Роботизация правосудной деятельности // Российское правосудие. 2021. N 4.
77. Хабриева Т.Я. Право перед вызовами цифровой реальности // Журнал российского права. 2018. N 9.
78. Хабриева Т.Я., Черногор Н.Н. Право в условиях цифровой реальности // Журнал российского права. 2018. N 1.
79. Ценности и образы права / отв. ред. В.Н. Кудрявцев, Ю.А. Тихомиров // Труды Института государства и права РАН. 2007. N 4.
80. Честнов И.Л. Антропологическая программа правоприменения // Труды Института государства и права РАН. 2016. N 4.
81. Шушания Ш.С. Цифровизация избирательного процесса и избирательного права в цифровую эпоху // Юрист. 2022. N 1.
82. Щербович А.А. Свобода слова в Интернете: конституционно-правовой аспект. М., 2013.
83. Юрасов М. Защита прав инвесторов при проведении ICO блокчейн-проектов // Закон.ру. 2017. 5 нояб.
84. Яковлева О.А. Новые технологии и права человека. Рязань, 2012.
85. Ястребов О.А. Правосубъектность электронного лица: теоретико-методологические подходы // Труды Института государства и права РАН. 2018. Т. 13. N 12.

---

1 В.Д. Зорькин имеет все основания говорить об опасности установления "цифровой диктатуры". См.: Зорькин В.Д. Providentia или о праве будущего в эпоху цифровизации // Государство и право. 2020. N 6. С. 14.

2 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 563; Маркс К. К критике гегелевской философии права // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. Т. 1. М., 1957. С. 269 — 273.

3 Гуревич П.С. Феномен деантропологизации человека // Вопросы философии. 2009. N 3. С. 19.

4 Смирнов С.А. Современная антропология. Аналитический обзор // Человек. 2003. N 5. С. 51.

5 См.: Ковлер А.И. Цифровизация прав человека // Права человека: между прошлым и будущим: монография / под ред. Т.А. Васильевой, Н.В. Варламовой, Н.В. Колотовой. М., 2022. С. 400 — 411; Талапина Э.В. Эволюция прав человека в цифровую эпоху // Труды Института государства и права РАН. 2019. Т. 14. N 3. С. 122 — 146.

6 Обзор развития этого направления в России и за рубежом см.: Ковлер А.И. Антропология права. М., 2002. См. также: Социокультурная антропология права / под ред. Н.А. Исаева, И.Л. Честнова. СПб., 2015.

7 См.: Ковлер А.И. Антропология права — "гадкий утенок" российского правоведения // Актуальные направления анализа права и правоведения: проблема междисциплинарного понимания и сотрудничества: материалы девятых философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца. М., 2015. С. 50 — 54; Павлов В.И. Методологический статус антропологии права в современном правоведении // Там же. С. 156 — 162.

8 См.: Туманов В.А. Вступительная статья // Карбонье Ж. Юридическая социология / пер. с франц. М., 1986. С. 5 — 26; Антонов М.В. Социология права: рождение новой научной дисциплины // Эрлих О. Основоположение социологии права / пер. с нем. СПб., 2011. С. 9 — 63; Тимошина Е.В. Концепция нормативизма Л.Н. Петражицкого и проблема действительности права в юридическом позитивизме XX века // Правоведение. 2011. N 5. С. 46 — 71.

9 О научных идеях В.П. Казимирчука см. сборник его памяти: Ценности и образы права / отв. ред. В.Н. Кудрявцев, Ю.А. Тихомиров // Труды Института государства и права РАН. 2007. N 4.

10 См., например: Нерсесянц В.С. Процессы универсализации права и государства в глобализирующемся мире // Государство и право. 2005. N 5; Марченко М.Н. Об основных тенденциях развития права в условиях глобализации // Всеобщая декларация прав человека: универсализм и многообразие опытов: сб. ст. М., 2009. С. 121 — 135.

11 См.: Хабриева Т.Я., Черногор Н.Н. Право в условиях цифровой реальности // Журнал российского права. 2018. N 1. С. 94.

12 См.: Ястребов О.А. Правосубъектность электронного лица: теоретико-методологические подходы // Труды Института государства и права РАН. 2018. Т. 13. N 12. С. 36 — 55.

13 См.: Хабриева Т.Я. Право перед вызовами цифровой реальности // Журнал российского права. 2018. N 9. С. 12.

14 См.: Полякова Т.А., Троян Н.А. Формирование научно-правовых подходов к развитию системы применения цифровых технологий в нормотворчестве // Правовая политика и правовая жизнь. 2022. N 1. С. 43 — 58. См. также: Липень С.В. Трансформация теории систематизации законодательства в эпоху цифровизации права // Lex russica. 2022. Т. 75. N 2. С. 132 — 147.

15 См.: Кайнов В.И., Сафаров Р.А. Информационное право России. Ростов н/Д, 2014.

16 См.: Балытников В.В., Глухов В.В. Цифровая сетевая медиа-власть: как ограничить потенциально безграничное // Вестник Московского университета. Серия 11: Право. 2022. N 4. С. 113 — 120.

17 См.: Алешкова И.А., Молокаева О.Х. Опасности цифрового развития права: очевидные, скрытые, мнимые // Конституционное и муниципальное право. 2019. N 8. С. 41 — 45.

18 См.: Амелин Р.В., Чаннов С.Е. Основные направления влияния цифровых технологий на право // Информационное право. 2020. N 2. С. 9 — 16.

19 См.: Rouland N. Les Droits de l'homme sont-ils mortels? // Droit et Cultures. 2017. No. 2(74). P. 199 — 218.

20 См.: Талапина Э.В. Эволюция прав человека в цифровую эпоху… С. 122 — 146. Ср. с: Липчанская М.А. Цифровые права человека и гражданина: конституционное измерение // Государственная служба. 2020. N 4. С. 37 — 41.

21 См.: Варламова Н.В. Цифровые права — новое поколение прав человека // Труды Института государства и права РАН. 2019. Т. 14. N 4. С. 9 — 46.

22 См.: Подузова Е.Б. Особенности статуса "цифровых" субъектов: цивилистический взгляд // Хозяйство и право. 2021. N 10. С. 21. См. также: Аксенова М.А. Концепция "электронного лица" в правовом пространстве // Юрист. 2020. N 7. С. 18 — 24.

23 Рожкова М.А. Цифровые права: публично-правовая концепция и понятие в российском гражданском праве // Хозяйство и право. 2020. N 10. С. 3 — 12.

24 См. Федеральные законы от 18 марта 2019 г. N 34-ФЗ "О внесении изменений в части первую, вторую и статью 1124 части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации", от 31 июля 2020 г. N 259-ФЗ "О цифровых финансовых активах, цифровой валюте и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации". В новой редакции п. 1 ст. 1411 ГК РФ содержится следующая дефиниция: "Цифровыми правами признаются названные в таком качестве в законе обязательственные и иные права, содержание и условия осуществления которых определяются в соответствии с правилами информационной системы, отвечающей установленным законом признакам. Осуществление, распоряжение, в том числе передача, залог, обременение цифрового права другими способами или ограничение распоряжения цифровым правом возможны только в информационной системе без обращения к третьему лицу".

25 См.: Мехтиев М.Г. Цифровая демократия: сбор данных vs децентрализация // Хабриева Т.Я., Чиркин С.В., Ковлер А.И. и др. Венецианская комиссия о демократических основах конституционного развития: монография / под ред. Т.Я. Хабриевой. М., 2022. С. 495 — 500.

26 Юрасов М. Защита прав инвесторов при проведении ICO блокчейн-проектов // Закон.ру. 2017. 5 нояб.

27 URL: https://www.apc.org/en/node/5677 (дата обращения: 06.09.2022).

28 Это никоим образом не принижает значение этого права. См., например: Щербович А.А. Свобода слова в Интернете: конституционно-правовой аспект. М., 2013.

29 Благодарная память хранит глубокий анализ этого наследия в труде Н.Н. Разумовича: Разумович Н.Н. Политическая и правовая культура. Идеи и институты Древней Греции. М., 1989. В подражание учителю: Kovler A. La message des Grecs (aux sources anthropologiques de la Convention ) // La Convention des droits de l'homme, un instrument vivant. Bruxelles, 2011. P. 273 — 284.

30 Кравец И.А. Dignitatis Humanae: современные концепции, проблема целостности в философской и правовой экзистенции и использования в конституционализме // Журнал российского права. 2021. N 1. С. 98. См. также: Зырянов Н.А. Цифровые права человека как проблема социально-юридического механизма обеспечения естественных прав и свобод // Правовая политика и правовая жизнь. 2019. N 4. С. 81 — 87.

31 См.: Травкин Ю.В. Персональные данные. М., 2007; Бундин М.В. К вопросу о содержании персональных данных // Информационное право. 2019. N 4. С. 25 — 30.

32 См.: Modernized Convention for the protection of Individuals with regard to the Processing of Personal Data // Council of Europe / CMInf.(2018)15-Final.

33 См.: Яковлева О.А. Новые технологии и права человека. Рязань, 2012; Талапина Э.В. Защита персональных данных в цифровую эпоху: российское право в европейском контексте // Труды Института государства и права РАН. 2018. Т. 13. N 5. С. 117 — 150.

34 См.: Report on the democratic oversight of the security services and Report on the democratic oversight of signals by intelligence agencies. March 2015. CDL-AD(2015)011. URL: https://www.venice.coe.int/webforms/documents/default.aspx?pdffile=CDL-AD(2015)011-e (дата обращения: 06.09.2022).

35 О противоречивой позиции Европейского суда по правам человека по поводу "массовой слежки", выраженной в Постановлении "Big Brother Watch and Others v. The United Kingdom (13.09.2018)" см.: Русинова В.Н. Легализация "массовой слежки" Европейским судом по правам человека: что стоит за постановлением по делу Биг Бразер Вотч и другие против Соединенного Королевства? // Международное правосудие. 2018. N 4. С. 3 — 20.

36 Human Rights, Digital Society and the Law. A Research Companion / ed. by M. Susi. L., 2019.

37 См. детальное изложение обновленной Конвенции о защите физических лиц при автоматизированной обработке персональных данных и Протокол о внесении изменений в Конвенцию (10 октября 2018 г.) (Бюллетень Европейского суда по правам человека. Российское издание. 2018. N 12. С. 99 — 127).

38 Dugain M., L'homme nu. La dictature invisible du P., 2016. P. 7.

39 Ibid. P. 13.

40 Дж. Оруэлл писал, что с развитием телевизионной техники, когда стало возможно вести прием и передачу одним аппаратом, частной жизни пришел конец.

41 URL: https://zen.yandex.ru/media/crmlist/sozdatel-interneta-soobscil-chto-set-jdet-krah-5c8d05dc67fa3e00b39878f8 (дата обращения: 06.09.2022).

42 Поскольку этот сюжет требует отдельного рассмотрения, ограничимся ссылками: Лазарев В.В., Гаджиев Х.И., Алимов Э.В. и др. Защита данных: научно-практический комментарий к судебной практике / отв. ред. В.В. Лазарев, Х.И. Гаджиев. М., 2020; Гаджиев Х.И. Защита частной жизни в цифровую эпоху // Журнал зарубежного законодательства и сравнительного правоведения. 2019. N 6. С. 5 — 20; Бондарь Н.С. Информационно-цифровое пространство в конституционном измерении: из практики Конституционного Суда Российской Федерации // Журнал российского права. 2019. N 11. С. 25 — 40; Матюхина Е.Н. Российское и германское законодательство о персональных данных: сравнительный анализ подходов и практика применения // Lex russica. 2019. N 4. С. 170 — 178; Игумнов Н.А. Толкование права на неприкосновенность частной жизни в условиях цифровизации (на основе практики Конституционного Суда Российской Федерации) // Журнал конституционного правосудия. 2022. N 3. С. 35 — 38.

43 Детальный анализ см.: Оганесян Т.Д. Право быть забытым. М., 2022.

44 См.: Позднякова К.А. Зарубежный опыт правового регулирования применения современных цифровых технологий // Современное общество и право. 2022. N 2. С. 138 — 142.

45 См.: Никитина Е.Е. Система прав и свобод человека в условиях технологической революции // Журнал российского права. 2020. N 8. С. 27 — 44; Сильченко Р.Н. Проблемы защиты прав и свобод человека в условиях применения технологий искусственного интеллекта // Проблемы экономики и юридической практики. 2019. N 4. С. 76 — 82; Талапина Э.В. Права человека в Интернете // Журнал российского права. 2019. N 2. С. 41 — 54; Талапина Э.В. Обработка данных при помощи искусственного интеллекта и риски дискриминации // Право. Журнал Высшей школы экономики. 2022. N 1. С. 4 — 27.

46 См.: Горлинский В.В. Экзистенциальная безопасность как парадигма сохранения человеческого существования // Философская мысль. 2015. N 2. С. 1 — 24.

47 См.: Новикова К.Н. Управление системной социальной поддержкой населения с применением информационных технологий // Ученые записки Казанского университета. 2013. N 155(6). С. 338 — 342; Брагой К.А. Электронное государство: правовые аспекты формирования и развития // Информационные технологии и право: Правовая информатизация — 2018: сб. матер. VI Междунар. науч.-практ. конф. / под общ. ред. Е.И. Коваленко. Минск, 2018. С. 96 — 102.

48 См.: Wilhelm A.G. Democracy in the Digital Age. Challenges to political life in cyberspace. L., 2000. P. 1.

49 Цит. по: White J. Literary Futurism: Aspects of the First Avant Garde. Oxford, 1990. P. 143.

50 См.: Ковлер А.И. Основы политического маркетинга. Технология организации избирательных кампаний. М., 1993; Ковлер А.И. Избирательные технологии: российский и зарубежный опыт. М., 1995.

51 См.: Лопатин А.Н. Цифровизация избирательного процесса: опыт и перспективы // Избирательное законодательство и практика. 2022. N 1. С. 23 — 30.

52 Компетентные юристы до этого предлагали провести серьезную исследовательскую работу, прежде чем приступать к подобному эксперименту. См.: Павлушкин А.В., Постников А.Е. Правовой механизм дистанционного электронного голосования (анализ возможной модели) // Журнал российского права. 2009. N 11.

53 Анализ эволюции избирательного законодательства в России в сфере использования электронных технологий см.: Шушания Ш.С. Цифровизация избирательного процесса и избирательного права в цифровую эпоху // Юрист. 2022. N 1. С. 55 — 61.

54 Блокчейн — это разновидность распределенного реестра, предназначенная только для добавления информации, данные в которой записываются блоками с использованием криптографических алгоритмов таким образом, что каждый новый блок включает информацию о предыдущем блоке. См.: Былинкина Е.В. Блокчейн: правовое регулирование и стандартизация // Право и политика. 2020. N 9. С. 143 — 155.

55 Либанова С.Э., Былинкина Е.В. Технология блокчейн: возможности и риски использования в избирательном процессе // Конституционное и муниципальное право. 2021. N 2. С. 34.

56 См.: Дубровина Ю.Я. Конституционно-правовая защита избирательных прав граждан России при применении новых избирательных технологий // Вестник Саратовской государственной юридической академии. 2021. N 2. С. 62 — 69.

57 См.: Сморгунов Л.В. Сетевые политические партии // Полис. Политические исследования. 2014. N 4. С. 21 — 37; Балашов А.В. Сетевые политические партии: особенности и перспективы в российском политическом процессе // Среднерусский вестник общественных наук. 2015. N 1. С. 47 — 55.

58 См.: Ostrogorski M. La et les partis politiques. Paris, 1898; Острогорский М.Я. Демократия и политические партии. М., 1927; 1997.

59 См.: Michels R. Zur Soziologie des Partewesens in der modern Demokratie. Stuttgart, 1911.

60 Попытки внедрить в России IT-партию, "партию прямой демократии" как партию, продвигающую электронное голосование среди молодежи, пока не дали ощутимых результатов.

61 См.: Долгих Ф.И. Цифровые политические партии — зарубежный опыт и возможности его реализации в России // Государственная власть и местное самоуправление. 2021. N 4. С. 56 — 60.

62 См.: Антонов Я.В. Электронная демократия как политико-правовой механизм согласования частных и публичных интересов // Российская юстиция. 2017. N 12. С. 39; Лолаева А.С. Цифровая (электронная) и традиционная демократия: вопросы соотношения // Конституционное и муниципальное право. 2021. N 4. С. 23 — 26.

63 См.: Фурсов Д.А. Роботизация правосудной деятельности // Российское правосудие. 2021. N 4. С. 46 — 53.

64 См.: Корнев В.Н. Вычисление vs понимание // Российское правосудие. 2021. N 4. С. 43 — 45. См. также: Клеандров М.И. Размышления на тему: может ли судьей быть робот? // Российское правосудие. 2018. N 6. С. 15 — 25.

65 См.: Бурдина Е.В. Новые организационные формы работы судов в условиях их цифровизации // Российское правосудие. 2020. N 10. С. 15 — 25.

66 См.: European Commission for the Efficiency of Justice (CEPEJ). Guidelines on how to drive change toward Cyberjustice // CEPEJ(2016)13E. 7 December 2015.

67 См.: Фокин Е.А. Доступность правосудия, качество закона и развитие арбитражного процессуального законодательства // Журнал российского права. 2018. N 12. С. 120 — 129.

68 Хабриева Т.Я. Право перед вызовами цифровой реальности // Журнал российского права. 2018. N 9. С. 6.

69 См.: Честнов И.Л. Антропологическая программа правоприменения // Труды Института государства и права РАН. 2016. N 4. С. 95.

70 См.: Малько А.В., Солдаткина О.Л. Приоритеты российской правовой политики и изменения права в условиях цифровизации // Журнал российского права. 2019. N 9. С. 11.

Рекомендуется Вам: