Перевод долга: соглашение кредитора и нового должника

Авторы: Соломин С.К., Соломина Н.Г.

Законодатель долгое время придерживался позиции, согласно которой цессия предполагает соглашение кредитора (цедента) и другого лица (цессионария), а перевод долга хотя и требует согласия кредитора, основан на соглашении первоначального и нового должников.

Однако процесс совершенствования гражданского законодательства внес свои коррективы в главу 24 ГК РФ, предусмотрев еще одно основание перевода долга, ориентированное на обязательства, связанные с осуществлением их сторонами предпринимательской деятельности (предпринимательские обязательства) — соглашение между кредитором и новым должником[1]. Так, абзац второй п. 1 ст. 391 ГК РФ предусматривает, что в предпринимательских обязательствах перевод долга может быть произведен по соглашению между кредитором и новым должником, по которому новый должник принимает на себя обязательство первоначального должника. При этом по общему правилу первоначальный и новый должники несут солидарную ответственность перед кредитором (п. 3 ст. 391 ГК РФ). Вместе с тем в соглашении о переводе долга могут иметь место и иные поведенческие модели, а именно: может предусматриваться субсидиарная ответственность первоначального должника, либо он вообще может быть освобожден от исполнения обязательства при условии, что не откажется от такого освобождения.

На очевидный вопрос о том, зачем новому должнику принимать участие в динамике такого рода обязательства, отвечает сам законодатель: исполнив обязательство, новый должник приобретает права кредитора по этому обязательству, если иное не предусмотрено соглашением между первоначальным и новым должниками или не вытекает из существа их отношений (абзац второй п. 3 ст. 391 ГК РФ).

В связи с изложенным возникает ряд вопросов. Во-первых, по какой причине законодатель позволил иному лицу (новому должнику) войти в динамику обязательства, минуя волю первоначального должника? Во-вторых, если законодатель позволяет такому лицу заменить первоначального должника, то почему последний остается ответственным за неисполнение обязательства (находясь в статусе либо солидарного, либо субсидиарного должника)? В-третьих, что это за ситуация, при которой законодатель позволяет соглашением о переводе долга освободить первоначального должника от исполнения обязательства? Какова правовая природа права первоначального должника отказаться от освобождения от исполнения обязательства? В-четвертых, зачем нужна конструкция соглашения кредитора с новым должником, если в итоге новый должник займет место кредитора? И что это за ситуация, когда такая замена может быть ограничена соглашением между первоначальным и новым должниками или существом отношений, существующих между этими должниками? И последнее: действительно ли в силу соглашения о переводе долга между кредитором и новым должником происходит замена лица в обязательстве на стороне должника?

В 2017 году Верховный Суд РФ дал разъяснения по поводу применения положений главы 24 ГК РФ[2], затронув ряд законоположений, уточняя и, как ни странно, изменяя их содержание. В частности, Верховным Судом РФ были определены две модели перевода долга: при первой модели (привативный перевод долга) первоначальный должник выбывает из обязательства, а при второй (кумулятивный перевод долга) первоначальный и новый должники отвечают перед кредитором солидарно, если только соглашением сторон не предусмотрена субсидиарная ответственность. Как указала высшая судебная инстанция, обе эти модели перевода долга вытекают из смысла ст. 421 и п. 3 ст. 391 ГК РФ.

Вообще создается впечатление, что Верховный Суд РФ предпринял попытку устранить изъяны, которые были допущены разработчиками обновленной в 2013 году редакции ст. 391 ГК РФ, пытаясь либо скопировать уже устоявшиеся похожие модели перевода долга из некоторых зарубежных правопорядков, а равно из международных унификаций, либо воскресить модели привативного и кумулятивного перевода долга, описанные еще сто лет тому назад классиками отечественной цивилистики. Так, несомненно, привлекает к себе внимание работа М.М. Агаркова "Перевод долга" (1923 г.)[3], в которой исследуются основания и механизм перевода долга по ГК РСФСР 1922 года. При этом важно обратить внимание на то, что механизм перевода долга рассматривался М.М. Агарковым через призму положений гражданского законодательства, действующего на тот момент, и обозначенные им модели перевода долга (привативного и кумулятивного) предполагали конкретные механизмы их реализации, отличные от тех, которые получили объективизацию в разъяснениях Верховного Суда РФ. Данный очевидный факт по каким-то причинам всегда остается незамеченным: современные правоведы, обосновывая достоверность моделей привативного и кумулятивного перевода долга, каждый раз вспоминают о том, что эти модели якобы находили отражение в трудах советских ученых-правоведов.

М.М. Агарков исследовал модели обязательств, исполнение которых может быть переложено на третье лицо. При этом под каждую модель появления третьего лица в динамике обязательства было подведено конкретное правовое основание. В частности, ссылаясь на ст. 140 ГК РСФСР 1922 года, М.М. Агарков допускал, что два лица (должник и лицо, принимающее на себя уплату долга) могут заключить договор в пользу третьего лица (кредитора). В подобной ситуации кредитор приобретает право требования к принимателю долга, не теряя своего права требования к должнику. Таким образом, писал М.М. Агарков, вместо одного должника кредитор будет иметь двух ответственных перед ним лиц. Примечательно то, что ученый не относил подобный механизм появления дополнительного обязанного лица непосредственно к переводу долга как таковому. Он лишь дал ему название, используя терминологию, присущую переводу долга, а именно "кумулятивный перевод долга"[4]. Что касается перевода долга в чистом виде (или, как писал М.М. Агарков, "в собственном смысле слова"), то он усматривал его лишь в ситуации, когда долг на основании соглашения переходит к новому должнику, который встает на место прежнего, а не рядом с ним. Именно эта модель замещения должника полностью соответствует смыслу правовой конструкции "перемены лиц в обязательстве", которую М.М. Агарков назвал "привативным переводом долга"[5]. Несмотря на то что редакция норм ГК РСФСР о переводе долга (как писал сам ученый) являлась неудачной, для М.М. Агаркова было очевидным, что договор о переводе долга может заключаться исключительно между новым и старым должником, а кредитор лишь дает согласие, которое выступает условием перевода долга[6]. Считаем, что за сто лет ничего не изменилось: само существо отношений в рамках сингулярного правопреемства по переводу долга с одного лица на другое предполагает наличие соглашения между указанными лицами. Перевод долга (но не само соглашение) может состояться при наличии согласия кредитора на такой перевод.

Таким образом, учение М.М. Агаркова для обоснования достоверности позиции Верховного Суда РФ и положений ст. 391 ГК РФ, предусматривающих возможность перевода долга на основании соглашения кредитора и нового должника, использовать нельзя: если модель "кумулятивного перевода долга" М.М. Агарков вообще выводил за пределы механизма перевода долга в чистом виде (по той причине, что к перемене лиц в обязательстве эта модель не имеет отношения; она основана на заключении договора в пользу третьего лица)[7], то модель "привативного перевода долга" им рассматривалась исключительно через достижение соглашения между старым и новым должниками.

Вместе с тем заметим, что М.М. Агарков допускал возможность замены первоначального должника на нового без учета воли первого даже несмотря на то, что нормы ГК РСФСР 1922 г. специально такого механизма замены должника не предусматривали: такая возможность "вытекает из права кредитора освободить должника от обязанности без согласия последнего"[8] и не предполагает заключения какого-либо договора.

Как нам представляется, к такому выводу М.М. Агарков пришел по следующим причинам: во-первых, ГК РСФСР 1922 г. не знал такого основания прекращения обязательства, как прощение долга, а непосредственно договор дарения, что соответствует общему смыслу ст. 138 ГК РСФСР 1922 г., сводился к безвозмездной передаче имущества; во-вторых, конструкция гражданско-правового обязательства (ст. 107 ГК РСФСР 1922 г.) во главу угла ставила право кредитора требовать от должника определенного действия, а значит, активное поведение должника всецело зависело от того, предъявит или нет кредитор соответствующее требование[9]. Соответственно, непредъявление требования к должнику М.М. Агарков квалифицировал как освобождение должника от обязанности, что, в свою очередь, не запрещает ему найти другое лицо, которое возьмет на себя обязанность должника.

Мы не будем давать оценку подобному подходу перемены лица на стороне должника в обязательстве. Однако обратим внимание на то, что М.М. Агарков не усматривал в механизме замены должника в обязательстве при отсутствии воли последнего по инициативе кредитора договорную природу: отстранение должника от исполнения обязательства — это односторонний волевой акт кредитора, даже если такое отстранение явилось следствием того, что кредитор вступил в соглашение с другим лицом (новым должником), желающим занять место прежнего должника.

Исходя из состояния норм ГК РСФСР 1922 г., содержание которых позволяло прийти к выводу о том, что отстранение должника от исполнения обязательства возможно в силу одностороннего волевого акта кредитора, и другие видные правоведы начала XX века приходили к выводам, схожим с мнением М.М. Агаркова. Так, в частности, И.Б. Новицкий писал: "поскольку в результате так называемого перевода долга первоначальный должник освобождается от обязательства, принципиально можно обойтись и без его участия, ограничившись соглашением кредитора с новым должником"[10].

До 2013 года имела место преемственность в восприятии существа перевода долга с той лишь разницей, что изменился подход к реализации механизма освобождения от имущественной обязанности (прощения долга), который в рамках действующего ГК РФ имеет исключительно договорную основу: прощение долга составляет один из возможных предметов договора дарения. А значит, еще недавно (пять лет тому назад) исключалась любая возможность обойти единственно возможное правовое основание перевода долга — соглашение между новым и первоначальным должниками. Теперь же законодательством для предпринимательских обязательств допускается соглашение кредитора и нового должника. При этом, как выяснилось, понятия "кумулятивный перевод долга" и "привативный перевод долга", используемые по содержанию Постановления N 54, не имеют ничего общего с понятиями, которые были введены в начале прошлого века М.М. Агарковым. Для цели настоящего исследования это имеет принципиальное значение: ниже будет дана оценка правовым моделям, содержащимся в ст. 391 ГК РФ и разъяснениях ВС РФ, как абсолютно новым моделям, неизвестным ни отечественной цивилистике, ни ранее действующему законодательству. При этом наша оценка заведомо будет отрицательной: обновленные положения ст. 391 ГК РФ содержат недостоверные правовые конструкции, а сами разъяснения ВС РФ по поводу применения этих обновленных положений не соответствуют действующему законодательству, в том числе (как это ни парадоксально) и самим обновленным положениям.

После того как ВС РФ выделил две модели перевода долга (абзац первый п. 26 Постановления N 54), он предпринял попытку определить, какая из этих моделей является доминирующей: "Если из соглашения кредитора, первоначального и нового должников по обязательству, связанному с осуществлением предпринимательской деятельности, неясно, привативный или кумулятивный перевод долга согласован ими, следует исходить из того, что первоначальный должник выбывает из обязательства (п. 1 ст. 322, ст. 391 ГК РФ)" (абзац первый п. 27 Постановления N 54).

Представляется, что подобное разъяснение не основано на законе. Во-первых, ВС РФ ведет речь о соглашении трех лиц — кредитора, первоначального должника и нового должника, направленном на перевод долга, в то время как норма п. 3 ст. 391 ГК РФ оперирует соглашением кредитора и нового должника (без участия первоначального должника). То есть если закон по содержанию п. 3 ст. 391 ГК РФ устанавливает некоторые особенности соглашения о переводе долга как двусторонней сделки (то есть сделки, на совершение которой требуется волеизъявление двух лиц — кредитора и нового должника), то ВС РФ определяет некие особенности соглашения о переводе долга как трехсторонней сделки (то есть сделки, на совершение которой требуется волеизъявление трех лиц — кредитора, первоначального должника и нового должника).

Во-вторых, ВС РФ отдает приоритет привативному переводу долга в ситуации, когда соглашение сторон не позволяет установить, какую модель перевода долга выбрали стороны (привативную или кумулятивную), в то время как из смысла закона вытекает иное. В качестве общего правила закон устанавливает солидарную ответственность первоначального и нового должников перед кредитором. То есть, если оперировать терминологией Постановления N 54, при наличии соглашения кредитора и нового должника о переводе долга при отсутствии каких-либо специальных оговорок считается, что стороны имеют в виду кумулятивную модель перевода долга, при которой первоначальный и новый должники несут солидарную ответственность перед кредитором. Иное может быть предусмотрено непосредственно соглашением сторон: кредитор и новый должник могут заменить режим солидарной ответственности на режим субсидиарной ответственности (то есть вновь идет речь о кумулятивной модели перевода долга) либо освободить первоначального должника от исполнения обязательства (то есть установить привативную модель перевода долга). Очевидно, что если стороны соглашения воспользовались предоставленной законом возможностью установить какой-либо альтернативный вариант модели перевода долга (в том числе модель привативного перевода долга), но допустили неясность в формулировках, не позволяющих понять, какую альтернативную модель перевода долга они выбрали, приоритетом пользуется та модель, которая оформлена законом в качестве общей (то есть применимой по умолчанию), — модель кумулятивного перевода долга, предполагающая солидарную ответственность первоначального и нового должников перед кредитором. Учитывая изложенное, важно понимать, что кумулятивная модель перевода долга, предусматривающая солидарную ответственность первоначального и нового должников, не предполагает необходимости ее согласования сторонами соглашения о переводе долга. А значит, эта модель работает во всех случаях: и тогда, когда стороны не воспользовались правом выбора альтернативной модели перевода долга, и тогда, когда стороны реализовали такое право, но выразили волю неясно.

Далее ВС РФ указал: "В случае если неясно, кумулятивный перевод долга или поручительство согласованы кредитором и новым должником, осуществляющими предпринимательскую деятельность, следует исходить из того, что их соглашение является договором поручительства (статья 361 ГК РФ)" (абзац второй п. 27 Постановления N 54). Иными словами, ВС РФ усмотрел, что соглашение о кумулятивном переводе долга с точки зрения того, каким образом первоначальный и новый должники несут ответственность перед кредитором, имеет сходство с договором поручительства. На наш взгляд, никакой схожести здесь нет, а имеет место смешение правовых конструкций. Причем такое смешение позволил себе сам законодатель. Поэтому при наличии какого-либо соглашения между кредитором и третьим лицом, принимающим на себя солидарную или субсидиарную обязанность, квалификация такого соглашения должна быть однозначной — договор поручительства.

Другой недостаток связан с привативной моделью перевода долга. Законодатель указывает на то, что первоначальный должник может быть освобожден от исполнения обязательства. Это положение ВС РФ использовал при построении привативной модели перевода долга, при которой "первоначальный должник выбывает из обязательства". Очевидно, что речь идет о ситуации, когда новый должник занимает место первоначального должника в обязательстве. Значит, для того чтобы соглашение о привативном переводе долга породило соответствующий правовой эффект, кредитор должен уведомить первоначального должника о том, что он уже не должник, и уже после этого первоначальный должник должен выразить свое согласие на освобождение его от исполнения обязательства. В этой ситуации возникает потребность в квалификации совершенных сделок.

А. Предположим, что речь идет о совершении сделки, требующей согласия третьего лица: кредитор и новый должник достигают соглашения о привативном переводе долга; при этом перевод долга зависит от того, даст или не даст первоначальный должник согласие на освобождение его от исполнения обязательства. Однако такая модель имеет изъяны. Во-первых, согласие затрагивает сделку освобождения первоначального должника от исполнения обязательства, а не сделку перевода долга. Во-вторых, получение согласия (несогласия) оказывает влияние не на саму сделку о переводе долга, а на квалификацию этой сделки: если первоначальный должник отказался от освобождения от исполнения обязательства, перевод долга осуществляется по модели кумулятивного перевода долга.

Б. Предположим, что перед нами пример условной сделки, возникновение прав и обязанностей по которой поставлено в зависимость от того, даст или нет свое согласие первоначальный должник на освобождение его от исполнения обязательства: то есть возникновение самого соглашения о переводе долга поставлено в зависимость от получения согласия первоначального должника. Однако и эта модель страдает теми же изъянами, которые были обозначены выше.

В. Предположим, что перед нами модель действия в чужом интересе без поручения. В таком случае возникает вопрос: кто действует в интересе первоначального должника — кредитор или новый должник? Если в качестве гестора выступает новый должник, то отказ доминуса от освобождения его от исполнения обязательства должен означать следующее: любые последующие действия нового должника, совершаемые после заключения договора о переводе долга, не порождают никаких правовых последствий для первоначального должника. Однако это не так, поскольку отказ первоначального должника от освобождения его от исполнения обязательства приведет к тому, что они (новый и первоначальный должники) станут солидарными должниками. Если в качестве гестора рассматривать кредитора, значит, под действие в чужом интересе должно попасть поведение кредитора по поиску нового должника и заключению с последним соглашения о переводе на него долга. Вместе с тем институт действия в чужом интересе без поручения построен на том, что гестор и доминус до совершения действий в чужом интересе по отношению друг к другу являются третьими лицами, а в нашей ситуации имеют место лица, которые уже являются участниками обязательственной правовой связи.

Верховный Суд РФ связывает модель привативного перевода долга с выбытием первоначального должника из обязательства, что не вполне соответствует норме п. 3 ст. 391 ГК РФ, поскольку в ней речь идет лишь о частном случае выбытия такого должника из обязательства — освобождении его от исполнения обязательства. Очевидно, что самим соглашением о переводе долга, достигнутым между кредитором и новым должником, освободить первоначального должника от исполнения обязательства нельзя. Первоначальный должник состоит в обязательственной связи только с кредитором, а соответственно, только кредитор способен изъявить волю, направленную на освобождение должника от исполнения обязательства. Однако односторонний волевой акт кредитора не является достаточным правовым основанием для такого освобождения, поскольку с точки зрения действующего законодательства освобождение должника от исполнения лежащей на нем обязанности (прощение долга) возможно только на основании договора дарения (ст. 415, п. 1 ст. 572 ГК РФ). Значит, для цели динамики долгового обязательства, существующего между кредитором и первоначальным должником, соглашение о привативном переводе долга обладает качеством оферты. Поскольку никаких активных действий, направленных на передачу имущества, сделка прощения долга не требует, достаточно, чтобы первоначальный должник принял предложение. При этом момент принятия предложения одновременно определит и момент заключения договора, и момент его исполнения[11]. Законодатель указывает на то, что такой должник вправе отказаться от освобождения от исполнения обязательства, а значит (учитывая смысл приведенной нормы), принятие предложения прощения долга возможно как посредством прямого выражения согласия, так и посредством молчания[12]. Но как бы там ни было, принятое предложение погашает обязательство без каких-либо последствий для первоначального должника. Для цели динамики соглашения о привативном переводе долга это означает только одно: никакого перевода долга на нового должника не происходит.

Что же происходит в момент достижения соглашения между кредитором и новым должником? Ответ очевиден: возникает новое обязательство, что позволяет квалифицировать такое соглашение в качестве договора дарения, направленного на передачу имущественного права (требования) к себе, то есть к лицу, которое закон называет "новым должником".

Таким образом, модель привативного перевода долга, при которой бы первоначальный должник выбывал из обязательства посредством освобождения его от исполнения обязательства, с точки зрения норм позитивного права несостоятельна. Несостоятельной является и модель кумулятивного перевода долга, предусматривающая появление в обязательстве наряду с первоначальным должником также нового должника, несущих перед кредитором либо солидарную, либо субсидиарную ответственность: появление нового лица на стороне должника приводит к эффекту множественности лиц на стороне должника (пассивной множественности), а не к замене одного лица на стороне должника (первоначального должника) другим (новым должником).

Вышеизложенное позволяет усомниться в достоверности как кумулятивной, так и привативной моделей перевода долга, предложенных в Постановлении N 54, и в первую очередь по той причине, что они основаны на недостоверных положениях закона, объективированных в п. 3 ст. 391 ГК РФ. Это, в свою очередь, позволяет усомниться в достоверности такого договорного основания перевода долга, как соглашение между кредитором и новым должником, согласно которому новый должник принимает на себя обязательство первоначального должника (абзац первый п. 1 ст. 391 ГК РФ). Само существование подобного соглашения противоречит общей логике построения межсубъектной связи сторон регулятивного обязательства, а также гражданско-правового договора.

Во-первых, каждая из сторон регулятивного обязательства, будь то кредитор или должник, имеет свой интерес в наличии возникшей правовой связи. Это означает, что стороны обязательства на любой стадии его реализации (исполнении, изменении, прекращении) должны учитывать интересы друг друга, оказывать необходимое содействие для достижения цели обязательства. Иными словами, должны действовать добросовестно (п. 3 ст. 307 ГК РФ). Игнорирование одной из сторон обязательства интересов другой стороны недопустимо и подлежит квалификации в качестве поведения субъекта, нарушившего пределы добросовестности. Очевидно, что исключение из динамики регулятивного обязательства одного из его участников помимо его воли нарушает его законные интересы.

Во-вторых, большинство регулятивных обязательств возникает из договоров (исключение составляют обязательства, возникающие из односторонних сделок). Сами же договоры не возникают на пустом месте. Появлению любого договора предшествует цепочка конкретных действий, в том числе тех, которые выступают выражением принципа свободы договора: участники гражданского оборота свободно выбирают себе контрагента и в случае совпадения взаимных интересов предусматривают удобную для себя договорную конструкцию, наполняя ее определенным содержанием — договорными условиями. Постулат о том, что "договоры должны исполняться", объективируется в нормах позитивного права, направленных на недопустимость отказа одной из сторон от исполнения договора. В то же время закон не мог не учитывать того факта, что сторона договора может потерять интерес в его исполнении, поэтому предусмотрел на этот случай различные механизмы, направленные на прекращение договора (начиная от установления тех случаев, когда сторона договора имеет право на односторонний отказ от его исполнения, и заканчивая предоставлением одной из сторон договора охранительно-восстановительного инструментария, в частности требования о возмещении убытков против действий другой стороны, необоснованно отказывающейся от исполнения договора). Общий смысл законодательного регулирования вопросов, связанных с выпадением одной из сторон договора из его динамики, заключается в том, что такое выпадение всегда предполагает активное поведение той стороны, которая "покидает" договор. Полагаем, что данный вывод распространяется и на те случаи, когда возникает потребность в замене лиц, выступающих на той или иной стороне договора, а равно в замене лиц — сторон обязательства. А это значит, что участник (первоначальный должник) обязательственного правоотношения не может "покинуть" обязательство лишь по инициативе и в силу активного поведения другого участника (кредитора).

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Федеральный закон от 21.12.2013 N 367-ФЗ "О внесении изменений в часть первую Гражданского кодекса Российской Федерации и признании утратившими силу отдельных законодательных актов (положений законодательных актов) Российской Федерации" // СЗ РФ. 2013. N 51. Ст. 6687.

2. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 21.12.2017 N 54 "О некоторых вопросах применения положений главы 24 Гражданского кодекса Российской Федерации о перемене лиц в обязательстве на основании сделки" // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2018. N 3. СПС "КонсультантПлюс".

3. Агарков М.М. Перевод долга // Право и жизнь: журнал, посвященный вопросам права и экономического строительства / Под ред. А.М. Винавера, М.Н. Гернета, А.Н. Трайнина. Книга третья. М.: Изд-во "Право и Жизнь", 1923. С. 23 — 34.

4. Белов В.А. Сингулярное правопреемство в обязательстве. М.: ЮрИнфоР, 2007. https://www.twirpx.com/file/150052/, дата обращения — 12.05.2018.

5. Новицкий И.Б., Лунц Л.А. Общее учение об обязательстве. М.: Юридическая литература, 1950.

6. Новоселова Л.А. Кумулятивное принятие долга и поручительство // Практика применения общих положений об обязательствах: Сб. статей / Рук. авт. кол. и отв. ред. М.А. Рожкова. М.: Статут, 2011.

7. Соломин С.К., Соломина Н.Г. Гражданское право: отдельные виды договоров: Учебник. М.: Юстицинформ, 2018.

8. Соломин С.К., Соломина Н.Г. Добросовестность в гражданском праве: Монография. М.: Юстицинформ, 2018.

9. Соломин С.К., Соломина Н.Г. Прекращение обязательства по российскому гражданскому праву. М.: Юстицинформ, 2014.

Рекомендуется Вам: