Действия, свидетельствующие о признании долга по ст. 203 ГК: теоретическая конструкция и соотношение с признанием долга по ст. 206 ГК

Автор: Бисултанов Я.Х.-М.

Оглавление

I

II

III

IV

V

---

I

Едва ли не самым распространенным среди всех правопорядков в части регулирования исковой давности является правило, в соответствии с которым течение срока давности начинается заново с момента получения кредитором до истечения срока давности признания долга со стороны должника (ст. 203 ГК РФ). Весьма простое на первый взгляд правило на деле ставит перед правоприменителем целый ряд вопросов, лишь часть из которых разрешена в постановлениях Пленума Верховного Суда РФ[1] и охватывает в первую очередь вопросы квалификации в качестве признания долга тех или иных отдельных актов, допустимости совершения признания представителем, влияния признания на срок так называемой объективной 10-летней исковой давности, пределов правового эффекта признания.

Не оспаривая практической важности данных высшим судом разъяснений, надлежит все же отметить ту робость, с которой ВС РФ подошел к определению своей роли в урегулировании института признания долга: в отличие от своих зарубежных коллег (см. часть III настоящей работы), Суд отказался разрешать фундаментальные вопросы, начав вместо этого, образно выражаясь, строительство дома с крыши. В качестве стержневых проблем признания долга, без решения которых различные практические разъяснения всегда будут носить паллиативный характер (и которым, соответственно, посвящена настоящая работа), мы рассматриваем вопросы, связанные:

— с установлением места признания долга в системе юридических фактов;

— выяснением применимости к признанию долга правил о гражданско-правовых сделках вообще и недействительности сделок в частности;

— определением круга обязательных атрибутов признания долга, прекрасным дополнением (но не более того) к которому и служил бы перечень конкретных примеров актов признания долга, предложенный в разъяснениях ВС РФ.

Сколько-нибудь сведущий в анализируемом автором настоящих строк институте читатель может заметить, что по двум из трех поставленных вопросов Пленум ВС РФ уже, казалось бы, выразил свою позицию, указав в п. 50 Постановления от 23.06.2015 N 25 на то, что для целей применения правил о недействительности сделок признание долга рассматривается в качестве сделки. Следует, однако, учесть, что:

а) указание на применение правил о недействительности сделок к признанию долга не разрешает всех проблем. Дело в том, что российскому правопорядку после вступления в силу Федерального закона от 08.03.2015 N 42-ФЗ стало известно два вида признания долга в широком смысле; действия, свидетельствующие о признании долга (ст. 203 ГК РФ), совершаемые лишь до истечения срока исковой давности и влекущие перерыв его течения, а также признание долга в письменной форме (п. 2 ст. 206 ГК РФ) после истечения срока исковой давности, влекущее возобновление его течения. В связи с этим возникают сомнения относительно пределов применения п. 50 указанного Постановления: касаются ли нормы о недействительности категории действий, свидетельствующих о признании долга?

б) сделанная Пленумом привязка "сделочной" природы признания долга к целям применения правил о недействительности сделок заставляет задуматься о том, хотел ли ВС РФ в принципе распространить на признание долга общий гражданско-правовой режим сделок во всех его аспектах.

В сущности, анализа обозначенных нами фундаментальных вопросов признания долга избегает не только судебная практика, но и российская доктрина гражданского права, которая на данный момент ограничивается лишь рядом "научных тычков", едва ли сопровождающихся убедительным теоретическим обоснованием.

Так, по проблеме места признания долга как основания нового течения исковой давности в системе юридических фактов были высказаны следующие точки зрения:

— М.М. Агарков, обосновывая существование в системе юридических фактов юридического поступка, в качестве примера такового приводил признание долга[2];

— этот взгляд критиковал С.С. Алексеев, рассматривавший признание долга в качестве односторонней сделки[3];

— В.А. Рясенцев вовсе предложил дифференцированный подход: в качестве юридических поступков рассматривать те виды признания, которые сводятся к голому волеизъявлению (сообщению), тогда как признание долга посредством частичного исполнения считать сделкой, поскольку лишь такой вид признания влияет на правоотношения сторон, прекращая их в исполненной части[4];

— Е.А. Крашенинников, описывая синтезированную в трудах немецких цивилистов категорию сделкоподобных действий, доселе довольствовавшуюся лишь единичными упоминаниями в русскоязычной литературе, в качестве примера привел "признание долга (абз. 1 ст. 203 ГК)"[5].

Осуществить содержательный критический анализ рассуждений упомянутых авторов (за исключением отдельных точечных вопросов) по указанным выше причинам не представляется возможным.

Обозначив предмет настоящего исследования, скажем несколько слов о методе его изучения. На наш взгляд, трудно описать два основных методологических течения в науке гражданского права при работе с "загадочными институтами", с которыми законодатель не связывает "никакого определенного содержания", более удачно, чем это сделал Т.М. Яблочков в статье, посвященной понятию непреодолимой силы[6]:

первый метод: содержание исследуемого института определяется не снизу, не с учетом законодательных мотивов его возникновения, а искусственно выводится вне института и впоследствии навязывается ему. Применительно к тематике настоящей работы действительным предметом исследования при таком методе станет не сам институт признания долга как правовое явление, а объективные свойства круга действий, которые на практике влекут перерыв (возобновление) течения исковой давности. Наиболее ярко описанный метод прослеживается в рассуждениях В.А. Рясенцева, отправным пунктом которых является анализ природы актов (сообщения и частичного исполнения), которые обычно на практике квалифицируются в качестве признания долга. Другим примером является путь, избранный Ф.К. Савиньи, пришедшим к выводу о сделочной природе актов признания долга, пояснив при этом, что такое заключение было им "абстрагировано из… случаев прерывания, встречающихся в… источниках права"[7];

второй метод: к изысканию понятия признания долга можно приступить, исходя из ratio legis этого института, отвечая на вопрос о том, почему (с какой целью) законодатель решил связать с признанием долга перерыв течения исковой давности. При таком подходе именно круг действий, подлежащих квалификации в качестве признания, зависит от содержания понятия признания долга, а не содержание признания определяется кругом действий.

Первый метод очевидно страдает тем же недостатком, какой приписывается общенаучному методу индукции: заключение, получаемое посредством индукции на основе посылок, обеспечивает лишь его большую или меньшую достоверность, но не истинность. Тот факт, что те или иные действия должника с большей или меньшей частотой рассматриваются судами в качестве признания долга, не является достаточным основанием для того, чтобы формировать выводы, корректные для всего института признания долга.

Первичное изучение различных примеров актов признания долга также чревато ошибочным выведением дифференцированного подхода к определению юридической природы признания долга в различных случаях, как это было сделано В.А. Рясенцевым. Несостоятельность позиции ученого обнаруживается в том, что сделочная природа признания долга посредством частичного исполнения была им установлена в связи с направленностью этого акта на последствие в виде "прекращения обязательства в определенном объеме", тогда как юридико-фактическую природу признания долга надлежит устанавливать лишь по отношению к правовому последствию в виде перерыва течения исковой давности. Так, например, художник, молчаливо принявшийся за работу в ответ на предложение прохожего написать его портрет за плату, совершает, с одной стороны, сделку посредством конклюдентных действий (п. 2 ст. 158 ГК РФ), а с другой — юридический поступок, приобретая право авторства в отношении портрета. Это, однако, не означает, что последствие в виде приобретения права авторства может быть опрокинуто в связи с недействительностью сделки, в которую вступил художник.

Наконец, решение практического вопроса о распространении на тот или иной акт режима гражданско-правовых сделок должно осуществляться не иначе как из соображений целесообразности и в строгой привязке к задачам изучаемого института. Пренебрежение этим обстоятельством на практике приводит к тому, что в науке начинают объяснять правовые институты с помощью (порой весьма причудливых) "авторских" теорий, призванных скорее продемонстрировать изобретательность и смекалку ученого, нежели отразить действительное содержание правового явления.

От указанных пороков вполне свободен второй метод, направленный на выявление телеологических основ института: это позволяет исследователю выйти за рамки существующего нормативного материала и судебной практики, выдвигая обоснованные предложения по урегулированию ситуаций, все еще не разрешенных в рамках правопорядка. Появляется возможность разрешить вопрос о применимости к актам признания долга положений о сделках и их недействительности исходя из соображений политико-правовой обоснованности. Без понимания целей создания законодателем того или иного института невозможно эффективное и последовательное его применение и развитие. Именно этот метод будет использован в настоящей работе.

Изложение наших рассуждений будет осуществляться (за исключением части V работы) лишь применительно к действиям, свидетельствующим о признании долга, по ст. 203 ГК РФ. Связано это с тем, что поистине классическим является лишь правило о перерыве течения исковой давности при признании долга в пределах срока давности. Признанию долга по истечении срока давности далеко не везде и далеко не всегда придавали правовое значение. Решение законодателя связать с признанием долга после истечения срока давности возобновление его течения обусловлено больше причинами локального характера, чем осознанием неких универсальных начал института исковой давности и гражданского права вообще. Сказанное означает в том числе более высокую вероятность того, что сравнительно-правовое исследование законодательных мотивов института признания долга до истечения срока давности даст результаты, напрямую приложимые к современному российскому правопорядку.

Построение последовательного учения о признании долга после истечения срока давности вряд ли возможно без предварительного обстоятельного теоретического исследования института признания долга в пределах срока. В части V настоящей работы на основе полученных в ней результатов будет проведено небольшое концептуальное сопоставление двух видов признания в российском праве, между которыми, как будет далее показано, существует принципиальное различие.

Автор осознает распространение института признания долга на правоотношения, выходящие за пределы одних лишь обязательственных. Тем не менее для удобства словоупотребления и во избежание излишней перегруженности предложений обязанное лицо, являющееся субъектом признания долга, будет обозначаться в настоящей статье словом "должник", тогда как управомоченное лицо — словом "кредитор".

II

Объяснение правила о перерыве исковой давности невозможно без удовлетворительного установления телеологических основ самого института исковой давности в целом. Наиболее благодатную, на первый взгляд, почву для объяснения правила о перерыве давности признанием долга формирует теория презюмируемого погашения долга. Согласно ей течение срока исковой давности подразумевает процесс постепенного становления презумпции того, что никакого долга у должника перед потенциальным истцом нет (раз уж последний не проявляет инициативы). Презумпция погашения долга по истечении срока давности получает значение для правопорядка не автоматически, а лишь при наличии возражения ответчика по давности, из чего следует, что презумпция устанавливается именно в интересах должника[8].

Стало быть, если сам должник опровергает устанавливаемую в его пользу презумпцию признанием долга, то весь предыдущий процесс становления презумпции предается забвению и срок исковой давности начинает течь заново[9].

Изложенные соображения являются вполне достаточными для получения четких ориентиров в решении фундаментальных вопросов признания долга, обозначенных нами в части I:

а) стержнем описанной теории является мысль о том, что процесс становления презумпции погашения долга теряет смысл, если сам должник от нее отрекается. Причиной перерыва срока давности, таким образом, является само по себе действие должника, его осознанное решение. При таких обстоятельствах не представляется возможным игнорировать, к примеру, установленную решением суда в связи с психическим расстройством недееспособность должника на момент признания долга (ст. 171 ГК РФ), а также пребывание должника в состоянии существенного заблуждения (ст. 178 ГК РФ).

Это, в свою очередь, исключает возможность рассмотрения признания долга в качестве юридического поступка, поскольку на наступление правовых последствий последнего то же существенное заблуждение не оказывает никакого влияния. Появляются веские основания квалифицировать акт признания в качестве сделки, поскольку наличие пороков воли лишает возможности утверждать, что опровержение презумпции должником действительно было осуществлено;

б) для того чтобы то или иное действие должника по отношению к кредитору рассматривалось в качестве признания долга, достаточно, чтобы должник своими сознательными действиями подтверждал существование у него обязанности перед кредитором, а соответственно, и правомерность предъявляемых к нему последним требований. То есть содержание акта признания исчерпывается ясным подтверждением существования долга (важно усвоить это потому, что в рамках иных теорий самого по себе подтверждения долга для перерыва течения давности недостаточно).

Изложенная концепция при всей своей внешней стройности довольно рано стала подвергаться серьезной критике по причине своей отдаленности от правовой действительности. Так, еще Ф.К. Савиньи называл теорию погашения долга не более, чем легислативным мотивом введения института исковой давности, "который даже в этом качестве обладает ограниченной правдоподобностью"[10].

Наиболее очевидным изъяном теории презюмируемого погашения долга является ее неспособность объяснить основополагающее правило в рамках института исковой давности, которое на правовой карте мира встречало исключения лишь в непродолжительные периоды исторического развития отдельных правопорядков. Правило это состоит в том, что правопорядок, который согласно этой теории должен был бы исходить из презумпции отсутствия долга, не допускает истребования должником, уже использовавшим возражение по давности, имущества, переданного им кредитору в соответствии с обязательством, даже если исполнение это было учинено должником по ошибке.

В этом случае отпадают основания говорить о каком-либо опровержении презумпции со стороны должника (поскольку исполнение было ошибочным), что означало бы продолжение ее действия, а между тем практические правовые последствия ошибочного исполнения после использования возражения указывают на обратное — неосновательного обогащения на стороне кредитора не возникает.

Постепенное отвержение теории презюмируемого погашения долга весьма отчетливо прослеживается в судебной практике и доктрине англосаксонских правопорядков. Эта концепция служила опорой для английских судов длительное время[11], но впоследствии стали обнаруживаться (помимо отмечавшейся в трудах ученых ее явной и совершенно бесцельной фиктивности[12]) негативные практические последствия ее реализации: существенным образом занижались требования к акту, претендующему на квалификацию в качестве признания долга, что влекло значительное увеличение количества споров и подрывало тем самым определенность правоотношений, которую институт исковой давности так или иначе пытается обеспечить[13]. Согласно теории презюмируемого погашения долга для перерыва течения срока давности было достаточно одного лишь подтверждения существования долга, тогда как впоследствии общепринятым на долгие годы стал подход, в соответствии с которым подтверждение долга должно сопровождаться прямо выраженным или подразумеваемым намерением погасить долг. Наиболее часто цитируемым решением, положившим конец существованию теории презюмируемого погашения долга в английской судебной практике, стало решение по делу Tanner v. Smart (6 B. & C. 603).

III

Не перебирая всю палитру во многом схожих концепций, вкладывавшихся учеными в институт исковой давности, отметим, что теория, в наибольшей степени соответствующая существу правового регулирования этого института как в современной России, так и в подавляющем большинстве зарубежных правопорядков, уже была предложена в науке и получила всеобщее признание[14]. Суть ее сводится к следующему: институт исковой давности нацелен на то, чтобы предоставить должнику эффективное средство защиты против необоснованного затягивания кредитором момента предъявления иска, поскольку должник со временем может утратить доказательства, которыми он смог бы воспользоваться против своевременно предъявленного требования[15].

В свою очередь, на основе данной теории исковой давности разрабатываются различные объяснения правила о перерыве давности признанием долга.

Так, одна из наиболее распространенных в доктрине стран англосаксонской правовой семьи теорий исходит из того, что посредством признания долга до истечения срока давности должник совершает отказ от "зреющего" права на возражение (waiver), после чего течение давности возобновляется[16]. Соответственно, причиной перерыва давности, так же, как и в случае с теорией презюмируемого долга, является именно сознательное действие должника. К той же теории презюмируемого долга отсылаем читателя и в вопросе юридических последствий принятия теории отказа от права.

Подобный подход даже при отсутствии привязки к конкретным правопорядкам страдает очевидным внутренним противоречием: совершенно непонятно, почему законодатель стал бы связывать с отказом должника от защиты, предоставляемой ему правилами об исковой давности, не отсутствие права на возражение, а начало процесса формирования нового возражения.

Далее, большие сомнения возникают по поводу совместимости теории отказа от права со ст. 198 ГК РФ, которая, формально сужая рамки своего регулирования до соглашений, тем не менее, по сути, провозглашает более общий принцип: основания приостановления и перерыва прямо фиксируются законом, и в этом смысле юридическое последствие в виде перерыва течения срока давности является всегда результатом прямого указания на то закона, а не продуктом волеизъявления лиц.

Несомненно, российский правопорядок, как и подавляющее большинство иных зарубежных юрисдикций, не навязывает должнику свою защиту. Но отказ от такой защиты со стороны должника может заключаться лишь в воздействии на уже возникшее возражение (неиспользование его либо прямой отказ от него). Отказ должника от защиты, предоставляемой нормами об исковой давности, не может касаться процесса формирования возражения и не может заключаться в предотвращении появления у должника возражения. Примечательно, что даже правопорядки, исповедующие более лояльный подход к соглашениям об исковой давности, прямо запрещают должнику отказ от защиты, предоставляемой ему этим институтом, до момента истечения срока давности и появления у него соответствующего возражения (ст. 2250 Гражданского кодекса Франции, ст. 1502 Гражданского уложения Австрии, ст. 2937 Гражданского кодекса Италии, ст. 276 Гражданского кодекса Греции).

Еще больше сомнений в правильности теории отказа от права возникает при обращении к иным нормам действующего российского законодательства об исковой давности. В деле выявления ratio legis того или иного правила спартанская лаконичность релевантных законодательных формулировок зачастую может быть компенсирована внимательным системным толкованием норм законодательства, связанных с интересующим нас правилом.

Нами уже было указано на то, что институт исковой давности в современном российском праве призван препятствовать кредитору в получении преимуществ перед должником посредством именно необоснованного затягивания момента предъявления иска. Соответственно, если непредъявление кредитором иска в силу тех или иных причин не подпадает под понятие необоснованного затягивания, то нормальное течение срока исковой давности перестает отвечать целям этого института и начинает встречать в законе те или иные препятствия.

В нашем законодательстве эта идея отчетливо отражена в следующих правилах:

1) срок исковой давности начинает течь с момента, когда лицо узнало или должно было узнать о нарушении его права и о личности ответчика, т.е. с момента, когда у лица впервые появилась реальная возможность предъявления иска. Описанное правило было несколько скорректировано внедренным в наше законодательство[17] 10-летним сроком объективной исковой давности (п. 2 ст. 196 ГК РФ), начинающей течь с момента появления права на иск. Эта новая норма, однако, скорее служит целям сглаживания отдельных недостатков субъективной теории, нежели отражает суть регулирования исковой давности в российском праве;

2) течение давности приостанавливается по основаниям, перечисленным в ст. 202 ГК РФ. Не будем приводить их перечень, отметим лишь то ключевое обстоятельство, что все они могут быть объединены общим признаком: срок давности приостанавливает свое течение в тех случаях, когда от субъекта права иска в силу определенных длящихся во времени обстоятельств нельзя требовать немедленного предъявления иска;

3) срок исковой давности не течет со дня обращения в суд в установленном порядке за защитой нарушенного права на протяжении всего времени, пока осуществляется судебная защита нарушенного права (п. 1 ст. 204 ГК РФ). Субъектом права на иск уже предприняты действия к реализации принадлежащего ему права, в силу чего течение исковой давности в указанный период в его отношении теряет смысл;

4) гражданин по требованиям, не связанным с осуществлением им предпринимательской деятельности, может добиться восстановления срока исковой давности, если причина пропуска будет сочтена судом уважительной (ст. 205 ГК РФ). Уважительность причин пропуска срока давности также является свидетельством того, что оттягивание лицом момента предъявления иска не было безосновательным.

Вышесказанного, на наш взгляд, достаточно для выделения в современном российском законодательстве принципа следующего содержания: если нормальное течение исковой давности в законе начинает встречать препятствия, то связаны они с тем, что непредъявление кредитором иска, по мнению законодателя, становится обоснованным. Мы не находим решительно никаких оснований полагать, что еще один механизм воспрепятствования законом нормальному течению исковой давности — перерыв исковой давности — существует из каких-либо иных соображений.

Напротив, перерыв течения исковой давности является весьма логичным продолжением только что сформулированного нами принципа. Чем же обусловливается обоснованность непредъявления иска кредитором в течение определенного времени после получения признания долга? Дело в том, что при признании долга обязанным лицом совершаются действия, которые побуждают кредитора воздержаться от немедленного предъявления иска, безвозвратно упуская время, предоставленное законом для принудительной реализации права[18]. Как весьма справедливо было указано в решении Федерального верховного суда Германии от 23.08.2012, поведение должника, признающего свой долг, создает в сознании кредитора уверенность в том, что должник не намерен при первой же возможности использовать против кредитора свое возражение по давности[19], стало быть, в оперативном принудительном осуществлении кредитором своего права на иск нет надобности. В решениях американских судов встречаем тезис о том, что "признание ответчиком прав истца может служить достаточным основанием для откладывания истцом момента предъявления иска"[20]. В том же ключе по поводу признания долга до истечения срока давности высказывается и итальянская судебная практика, квалифицирующая в качестве признания поведение должника, которое убеждает кредитора в "отсутствии необходимости беспокоиться о течении исковой давности"[21].

Итак, мы придерживаемся того взгляда, что российский законодатель связывает перерыв исковой давности с признанием долга в пределах срока давности по той причине, что оттягивание кредитором момента предъявления иска в этом случае перестает быть необоснованным. Именно это, судя по всему, имел в виду Ф.К. Савиньи, указывая на то, что признанием долга "устраняется халатность правомочного лица"[22].

Отстаиваемое нами объяснение смысла правила о перерыве течения давности при признании долга смещает акцент с фигуры должника на кредитора по сравнению с теориями презюмируемого погашения долга и отказа от права. Если согласно последним причиной перерыва течения давности, как нами было указано ранее, является действие должника, то причиной перерыва согласно поддерживаемой нами теории становится не само действие должника, а то, как оно воспринято кредитором.

Соответственно, если в первом случае действие должно носить целенаправленный, волевой характер, то во втором воля и намерения должника в момент признания долга совершенно утрачивают для права интерес: важно лишь то, давал ли внешний облик действий должника кредитору основания воздержаться от немедленного предъявления иска.

Так, если признание долга было осуществлено должником, находившимся под влиянием существенного заблуждения, то оснований опрокидывать в связи с этим последствие в виде перерыва течения срока давности нет: от того, что должник в действительности не намеревался признавать долг, оттягивание кредитором момента предъявления иска не становится необоснованным, если внешне поведение должника давало кредитору для этого основания. К моменту оспаривания кредитор, положившийся на признание со стороны должника, мог уже упустить время на предъявление иска.

Весьма примечательна в этом смысле формулировка, которая была использована законодателем в ст. 203 ГК РФ для описания того, чем именно прерывается течение срока давности: "Течение срока исковой давности прерывается совершением обязанным лицом действий, свидетельствующих о признании долга (выделено нами. — Я.Б.)". Акт, которым, по мнению законодателя, должна прерываться давность, охарактеризован им с помощью одного лишь признака: внешний облик совершаемого действия должен быть способным создать у других лиц определенное представление, должен служить достаточным свидетельством. При этом совершенно не уделено внимания внутреннему содержанию указанных действий.

В пользу отстаиваемой нами концепции признания долга до истечения срока исковой давности говорит и то обстоятельство, что законодатель и правоприменитель никак не сковывают действия, свидетельствующие о признании долга, в части формы, в которой они могут иметь правовое значение. В этом также прослеживается идея о том, что акт признания долга интересует законодателя не сам по себе, а лишь в связи с тем, какое представление создают у кредитора действия должника.

Приведенных рассуждений, на наш взгляд, достаточно для вывода о неприменимости к российскому правопорядку теорий презюмируемого погашения долга и отказа от права, а также, соответственно, вывода о несделочном характере актов признания долга до истечения срока исковой давности.

К такому же выводу вполне логично пришел и Федеральный верховный суд Германии, которым, как нами уже было отмечено, воспринята отстаиваемая в настоящей работе концепция актов признания долга до истечения срока давности. Суд, однако, не только отверг сделочную природу признания долга, но и указал его место в системе юридических фактов, назвав его сделкоподобным действием[23]. Этой позиции будет уделено внимание далее.

Пока же обратимся еще к одной теории признания долга до истечения срока давности, упоминание которой явно напрашивается исходя из приведенных нами доводов в пользу того, что причиной перерыва исковой давности является наличие у кредитора оснований полагаться на поведение должника. Речь идет о получившем не так давно отражение в нашем законодательстве исконно англосаксонском принципе запрета непротиворечивого поведения эстоппель (estoppel). В отечественной литературе он уже был использован для объяснения правила о перерыве срока давности:

"Феномен перерыва исковой давности может быть легко объяснен через призму доктрины непротиворечивого поведения (venire contra factum proprium), также именуемой в современной отечественной литературе принципом эстоппель (estoppel). Согласно этой доктрине, если лицо своим поведением создает у участников оборота видимость направленности своей воли, правопорядок должен обеспечить защиту разумно сформировавшихся под влиянием этой видимости ожиданий и не позволять данному лицу в дальнейшем игнорировать созданную видимость и действовать в противоречии с ней. Раз должник, признавая долг, своими действиями порождает у кредитора рациональное предположение последующего погашения имеющейся задолженности, полагаясь на которое кредитор может воздерживаться от предъявления иска к должнику, последний должен нести все последствия созданного им предположения. Именно по этой причине после перерыва давность начинает течь заново, а кредитору вновь предоставляется полноценный срок для защиты нарушенного права"[24].

При всей внешней схожести эстоппеля с той концепцией, которая была описана нами ранее на основе норм российского законодательства, между ними все же существует принципиальное различие. Эстоппель в английском праве представляет собой совокупность сформированных судебной практикой институтов (различных по набору обязательных юридических атрибутов), которые доктрина отказалась после ряда неудачных попыток сводить к какой-то общей конструкции[25].

В то же время существует одна идея, которая так или иначе пронизывает все разновидности эстоппеля: "Обман не должен быть вознагражден"[26]. Общей платформой эстоппеля в этом смысле считается противоречивость поведения, недобросовестность (unconscionable conduct)[27]. Примечательно, что эта идея находит отражение и в нормах российского законодательства, в которых реализован анализируемый принцип. Так, п. 5 ст. 166 ГК РФ лишает правового значения заявления о недействительности сделки, если субъект права на оспаривание "действует недобросовестно, в частности, если его поведение после заключения сделки давало основания другим лицам полагаться на действительность сделки". Аналогичным образом дело обстоит в п. 3 ст. 432 ГК РФ, отсылающем к понятию добросовестности.

Соответственно, необходимым условием применения эстоппеля является не только наличие у другой стороны оснований полагаться на действительность сделки, но и недобросовестное использование лицом доверия к внешнему облику его поведения. Если же, к примеру, действия этого лица, подтверждавшие действительность сделки, совершались под влиянием существенного заблуждения, то использование им в дальнейшем своего права на оспаривание трудно назвать противоречивым поведением.

Приложив принцип эстоппеля к признанию долга, получаем: если должник, поведение которого ранее свидетельствовало о признании долга, пытается применить возражение по давности, не действуя при этом недобросовестно, противоречиво (действия совершались им под влиянием существенного заблуждения), то выставленное им возражение должно иметь правовое значение, а перерыва течения срока не следует допускать.

Полагаем, что в рамках российского правопорядка такой вывод не соответствует концепции, лежащей в основе института исковой давности вообще и правила о перерыве течения в частности. Смысл последнего, как нами уже было показано выше, не в том, чтобы защитить кредитора от недобросовестного должника, а в том, чтобы не наделять должника защитой против кредитора, не действовавшего недобросовестно (имевшего достаточные основания оттягивать момент предъявления иска).

Укажем вновь на то, что в ст. 203 ГК РФ акцент сделан исключительно на том, как выглядят действия, а не на том, чем они в действительности являются. Поэтому и оценка правового значения актов признания производится лишь с позиции того, как действия должны были быть восприняты кредитором. Добросовестность или недобросовестность должника для вопроса о перерыве срока давности интереса не представляет.

Кроме того, теорию эстоппеля отвергает сама юридическая конструкция воздействия акта признания долга на течение давности. Ведь эстоппель раз и навсегда предотвращает возможность реализации того или иного права, тогда как признание долга только откладывает момент его реализации. В этом смысле эстоппель гораздо больше подходит для объяснения основной идеи института исковой давности в целом, нежели правила о перерыве срока давности признанием долга: примечательно, что англосаксонский институт laches ("неосновательное промедление в предъявлении иска")[28], являющийся аналогом исковой давности (вызван к жизни в судебной практике тем, что законодательство об исковой давности касается лишь ограниченного круга требований), считается одним из частных проявлений более общего принципа estoppel, при этом нередко используется выражение estoppel by laches[29].

IV

Определившись с наиболее адекватным российскому правопорядку объяснением правила о перерыве срока давности при совершении должником действий, свидетельствующих о признании долга, остановимся теперь более подробно на практических последствиях воспринятой теории.

Нами уже было указано на то, что немецкая судебная практика, проводящая в жизнь отстаиваемую в настоящей работе концепцию в ключевых ее положениях, отнесла акты признания долга до истечения срока давности к сделкоподобным действиям. Занимая промежуточное место между сделками и так называемыми реальными актами (Realakt — часть актов, охватываемая категорией юридических поступков в современной отечественной терминологии и характеризующаяся отсутствием какого-либо изъявления в них, например акцессия, смешение, переработка, создание литературного произведения), категория сделкоподобных действий раскрывается современными немецкими цивилистами, как правило, посредством указания на следующие ее юридические признаки:

— сделкоподобные действия не замыкаются на одном лишь осуществляющем их субъекте: они всегда обращены к какому-либо лицу (лицам). Этим они отличаются от реальных актов, не обращенных к третьим лицам (например, создание литературного произведения). Именно в этом смысле утверждается, что сделкоподобные действия представляют собой изъявления;

— изъявление не следует отождествлять с волеизъявлением: в отличие от сделок, изъявление в рамках сделкоподобного действия не призвано достоверно отражать волю субъекта сделки. Правовые последствия сделкоподобных действий возникают в силу закона и вне зависимости от наличия воли на возникновение этих правовых последствий (в этом сходство с юридическими поступками)[30].

Помимо актов признания долга, к сделкоподобным действиям относят уведомление поручителя об исполнении обеспеченного поручительством обязательства (ст. 366 ГК РФ), уведомление должника об уступке требования (ст. 385 ГК РФ) и отказ от принятия предложенного должником надлежащего исполнения (абз. 1 п. 1 ст. 406 ГК РФ)[31].

В целом мы можем согласиться с квалификацией действий, свидетельствующих о признании долга, в качестве сделкоподобных действий. Однако причисление актов признания долга к сделкоподобным действиям ценно лишь тем, что позволяет выделить очевидное, хотя и совершенно обделенное вниманием как в тексте закона, так и в постановлениях пленумов высших судов правило о том, что действия, свидетельствующие о признании долга, не могут быть по своему характеру известными только самому должнику. Например, указание должником в личном дневнике на правомерность предъявляемых кредитором к нему требований вполне укладывается в рамки лексического значения категории "действие, свидетельствующее о признании долга". В то же время вряд ли у кого-то вызывает сомнение полное отсутствие в приведенном случае каких-либо оснований для воспрепятствования нормальному течению срока исковой давности. Ряд наиболее развитых зарубежных правопорядков (в числе которых Германия, Англия, Швейцария, Шотландия, Нидерланды и др.)[32] предъявляет требование к актам признания долга, состоящее в том, что последние должны быть непременно обращены к кредитору.

В пользу аналогичного решения для российского правопорядка однозначно говорит концепция признания долга, отстаиваемая в настоящей работе: действия должника должны о чем-то свидетельствовать именно кредитору. Весьма примечательно, что (помимо решений, где суд прямо указывал на необходимость обращенности актов признания к кредитору[33]) абсолютно каждый из приведенных в постановлениях пленумов высших российских судов примеров актов признания долга представляет собой определенное действие по отношению к кредитору: признание претензии; изменение договора, из которого следует, что должник признает наличие долга; просьба должника о таком изменении договора (например, об отсрочке или о рассрочке платежа); акт сверки взаимных расчетов, подписанный уполномоченным лицом[34].

Дальнейшее же обобщение юридических признаков актов, относимых к категории сделкоподобных действий, вызывает в науке серьезные дискуссии. Проблема в том, что доктрина нередко отводит этой категории роль "юридической свалки", в которую попадают акты, не укладывающиеся в привычные категории сделок и реальных актов. Это подталкивает к выводу о том, что, допустим, применение правил о недействительности сделок к сделкоподобным действиям не может регулироваться общими для всех этих действий предписаниями: вопрос этот должен решаться отдельно применительно ко всякой разновидности сделкоподобных действий, если цель положений о недействительности "оправдывает их соответствующее применение"[35].

Это обстоятельство заставляет нас отказаться от анализа рассуждений немецких ученых о применимости правил о недействительности к сделкоподобным действиям вообще (среди исследователей есть и те, кто отрицает возможность оспаривания сделкоподобных действий "так, как это происходит в отношении юридических сделок"[36]). Сейчас же мы рассмотрим тот же вопрос о недействительности, но применительно к одним лишь актам признания долга.

Итак, по смыслу закона для наступления последствия в виде перерыва течения срока исковой давности необходимо, чтобы у кредитора были достаточные основания отказаться от немедленной реализации существующего у него права на иск. Основания эти не утрачиваются в том случае, если действительная воля субъекта признания не соответствовала тому, как это признание было выражено вовне (в этом смысле ничтожности не влечет даже признание долга, учиненное недееспособным лицом, если об этой недееспособности не должно было быть известно кредитору).

Отсюда вывод: если у кредитора вследствие признания долга со стороны должника существовали достаточные основания добросовестно полагаться на поведение последнего, то никакие основания недействительности сделок не могут быть использованы для опрокидывания последствия в виде перерыва течения срока давности.

Это, однако, совершенно не означает того, что, к примеру, насилие, примененное кредитором для получения признания со стороны должника, не обретет никакого юридического значения. Оно будет учтено, но не в связи с тем, что ст. 179 ГК РФ связывает с ним возможность оспаривания, а по той причине, что акт признания в данном случае не может служить достаточным основанием для оттягивания кредитором момента предъявления иска. Поведение кредитора не является добросовестным, поскольку ему известно, в каких условиях давалось признание. А если оттягивание кредитором момента предъявления иска является необоснованным — перерыва течения срока давности попросту не происходит. То же касается и всех иных пороков воли, о которых должно было быть известно кредитору.

Отличие от сделок состоит в том, что насилие, дающее право на оспаривание, не имеет правового значения при отсутствии заявления об оспаривании с чьей бы то ни было стороны. Что же касается актов признания долга, то здесь суду не потребуется никакого заявления для констатации отсутствия перерыва, если ему станет известно о факте насилия со стороны кредитора или с ведома последнего.

Следует понимать, что перерыв течения срока исковой давности — последствие, вызываемое правопорядком к жизни отнюдь не во имя интересов должника, а скорее вопреки им. Правило о перерыве течения срока давности при признании долга удовлетворяет публичный интерес, состоящий в том, чтобы не наделять должника возражением по давности против добросовестных кредиторов. Стало быть, отсутствуют основания оставлять на усмотрение должника вопрос о перерыве, как это было бы при применении конструкции оспаривания сделок.

Итак, обязательным атрибутом акта признания долга до истечения срока давности является наличие у кредитора достаточных внешних оснований добросовестно полагаться на поведение должника. Частным случаем отсутствия таких оснований является дача должником признания под воздействием насилия, обмана со стороны кредитора, а также иных пороков воли, о которых должно было быть известно кредитору.

Другим случаем отсутствия у кредитора достаточных оснований полагаться на поведение должника является ситуация, когда должник, подтверждая существование у него долга перед кредитором, одновременно отказывается его погашать. Описанный случай чаще всего упоминался в юридической литературе стран англосаксонской правовой семьи[37]. Связано это было с вытекавшим некогда из законодательства и проводившегося в судебной практике правила, согласно которому признание прерывает течение срока исковой давности, только если оно прямо выражает или подразумевает намерение должника свой долг погасить. Признание долга в данном случае выступало в качестве доказательства дачи должником нового обещания (new promise — речь идет о договоре между кредитором и должником, по которому должник обязуется исполнить существующий у него перед кредитором долг[38]). Соответственно, конструкция "подтверждение (mere admission) долга + отказ этот долг погашать" длительное время не составляла признания (acknowledgment) долга и не влекла перерыва течения срока исковой давности[39].

Англосаксонское обоснование правила об отсутствии правового значения у признания долга с отказом его погасить (от которого ныне уже отказались) не имеет никакого отношения к отстаиваемой в настоящей работе концепции признания долга до истечения срока давности. Воспринятый нами взгляд тоже неизбежно ведет к заключению о том, что отказ должника погашать признанный долг не влечет перерыва течения срока давности, но объясняется иначе: если должник явно выражает отказ от исполнения предъявленного к нему требования (правомерность которого он хотя бы и признает), то у кредитора нет совершенно никаких оснований медлить в деле предъявления иска, поскольку очевидно, что должник намерен воспользоваться своим возражением при первой же возможности. Промедление кредитора в предъявлении иска в таком случае остается необоснованным.

Отсюда вывод: обязательным юридическим атрибутом признания долга как основания перерыва течения срока давности является не только собственно подтверждение существования долга, но явное выраженное или подразумеваемое исходя из поведения должника намерение подтверждаемый долг погасить, а точнее — видимость такого намерения. Понятно, что только при наличии последнего акт признания долга может оказывать на кредитора успокоительное воздействие, побуждая его временно воздержаться от осуществления права на иск.

Нами было указано ранее на то, что перерыв течения срока исковой давности при признании долга связан с тем, что у кредитора появляются достаточные основания воздержаться от немедленного предъявления иска. Вместе с тем ясно, что такое успокоительное воздействие акта признания долга возможно лишь тогда, когда действия должника дают кредитору основания полагаться на то, что должник свой долг погасит. При отсутствии явного отказа должника от погашения долга его намерение погасить долг при признании им правомерности требований кредитора должно предполагаться.

Существуют основания утверждать, что современная российская судебная практика впитала в себя описанную только что идею: перерыв течения срока исковой давности происходит лишь тогда, когда действия должника либо явно, либо имманентно выражают намерение исполнить обязанность. К примеру, в Постановлении ФАС Уральского округа от 15.06.2005 N Ф09-1700/05-С5 по делу N А47-7396/2004 было указано следующее: "…документы, подтверждающие признание долга, должны содержать не только учетные данные о сумме долга, но и явно выраженное намерение исполнить обязательство (выделено нами. — Я.Б.). Исходя из смысла ст. 203 Гражданского кодекса Российской Федерации течение срока исковой давности в предусмотренном названной правовой норме порядке не прерывалось".

Особого внимания заслуживает указание в п. 71 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 24.03.2016 N 7 на то, что заявление ответчика о явной несоразмерности неустойки последствиям нарушения обязательства само по себе не является признанием долга. Лицо, которое ввязывается в спор о несоразмерности неустойки, судя по всему, движимо осознанием того, что в силу указаний договора или закона право требования такой неустойки у кредитора все же появилось; в противном случае должник спорил бы не о несоразмерности неустойки, а о факте нарушения им обязательства и/или о наличии собственной вины как необходимых условиях привлечения к гражданско-правовой ответственности.

Наряду с этим менее очевидным мотивом к вступлению в спор о несоразмерности неустойки (осознание возникновения долга) должником движет и иной мотив, более очевидный: должник не намерен уплачивать затребованную сумму неустойки. Здесь мы вновь получаем сплав из подтверждения существования долга и отказа от погашения долга, которому Верховный Суд РФ отказался придавать значение признания долга.

V

Итак, мы выяснили, что действия, свидетельствующие о признании долга, сделками не являются ни для целей применения положений о недействительности, ни по существу. Стало быть, положение Постановления Пленума ВС РФ о причислении признания долга к сделкам следует распространять только на признание долга после истечения срока давности по п. 2 ст. 206 ГК РФ. Существуют ли между указанными двумя видами признания долга различия настолько существенные, чтобы распространять на них принципиально противоположные правовые режимы?

Следует понимать, что институты, закрепленные в ст. 203 и 206 ГК РФ, непреодолимо отделены друг от друга легислативными мотивами, лежащими в их основе. Перерыв течения срока давности связывается законодателем с признанием долга единственно с целью воспрепятствовать появлению у должника возражения против добросовестного кредитора, имевшего достаточные основания оттягивать момент предъявления иска. В случае же с признанием долга после истечения срока давности возражение уже сформировано. Если до момента истечения срока давности кредитор рискует вследствие полученного признания долга упустить время для одностороннего принудительного осуществления своего права на иск, то в случае с признанием долга после истечения срока давности подобный риск отсутствует: осуществление права на иск уже не может быть односторонним, поскольку удовлетворение требований кредитора находится в прямой зависимости от процессуальных действий ответчика.

Таким образом, объяснение правила о перерыве течения срока давности, данное нами в ч. III настоящей работы (а также все полученные на его основе практические выводы), совершенно неприменимо к признанию долга после истечения срока исковой давности. С положительным уяснением смысла правила п. 2 ст. 206 ГК РФ дело обстоит гораздо сложнее, поскольку правило это не является классическим, как нами уже было отмечено выше, и не сопровождалось какими-либо внятными пояснениями при его принятии.

По нашему мнению, исходить надлежит из следующего: если полагание кредитора на признание задавненного долга не создает для него риска утраты возможности одностороннего осуществления права на иск в связи с течением исковой давности, то возобновление течения срока давности после получения им письменного признания не является правовым последствием, в котором существует некий публичный интерес.

В случае с признанием долга до истечения срока давности такой интерес состоит в том, чтобы воспрепятствовать предоставлению самим правопорядком защиты должнику против кредитора, не предъявлявшего иск при наличии достаточных к тому оснований.

Именно по этой причине учет законодателем сознательности совершенного должником после истечения срока признания долга, выражающийся в применении к нему правил о недействительности, является вполне объяснимым. При этом (несмотря на то что Пленум ВС РФ назвал признание долга примером волеизъявления, направленного на возникновение, изменение и прекращение правоотношений) вывод о сделочной природе признания долга по ст. 206 ГК РФ является преждевременным и встречает целый ряд обоснованных претензий. Главная из них состоит в том, что в соответствии со ст. 198 ГК РФ процесс течения срока исковой давности (начало течения, перерыв, приостановление и т.п.) урегулирован императивными нормами закона. Диспозитивность в рамках исковой давности сведена лишь к возможности должника не пользоваться последствиями ее истечения.

Квалификация же признания долга по ст. 206 ГК РФ в качестве сделки имела бы своим последствием, как вариант, применение правил об отлагательных и отменительных условиях, что позволило бы сделать новое течение срока исковой давности прямым последствием, к примеру, победы сборной России на чемпионате мира по футболу 2018 г.

Еще больше сомнений вызывает целесообразность применения к признанию долга отменительных условий: предположим, что на основании полученного признания долга кредитор добился в судебном порядке взыскания должной суммы. Означает ли наступление отменительного условия по "сделке признания долга" возможность должника вернуть взысканные с него средства? А если нет, то в чем же состоит отменительный эффект?

Сомнительна также уместность применения к признанию долга ст. 162 ГК РФ, в соответствии с которой несоблюдение простой письменной формы сделки лишает стороны права в случае спора ссылаться в подтверждение сделки и ее условий на свидетельские показания, но не лишает их права приводить письменные и другие доказательства. Ясно, что хотя законодатель и не закрепил за отсутствием у признания долга письменной формы его ничтожность, но письменная форма рассматривается им в качестве конститутивного элемента юридического факта, с которым он связывает возобновление течения исковой давности. Исходя из лексического толкования п. 2 ст. 206 ГК РФ признание долга, совершенное не в письменной форме, способностью возобновлять течение давности не обладает.

Дальнейшее теоретическое исследование и конструирование института признания долга после истечения срока давности не укладывается в рамки проблематики, определенной для настоящей работы ее автором, и должно стать предметом самостоятельного юридического исследования. Для нас на данном этапе важно было указать на существование (описав также их суть) фундаментальных различий между родственными институтами действий, свидетельствующих о признании долга (ст. 203 ГК РФ), и письменного признания долга (ст. 206 ГК РФ).

Рекомендуется Вам: